Мышонок и его отец - Рассел Хобан Страница 25

– Ну что, так и не нашёл? – спросил отец сына. Он чувствовал, как окостенел от долгого неупотребления его механизм, и, распрощавшись с надеждой когда-нибудь выбраться из пруда, подчас ловил себя на мыслях, что эта грязь не так уж и плоха – надо лишь пообывкнуть; а неспешное колыхание воды так утешает, так умиротворяет душу… Ошеломляющий и внезапный, как молния, образ слонихи в тумане того давнишнего утра не померк в его памяти и неотступно терзал его, словно до боли туго взведённая пружина. Но выплеснуть это напряжение в действии было невозможно, и, всё глубже погрязая в донной жиже, мышонок-отец ощущал, как былая решимость вытекает из него капля за каплей.

– Если Почемужды Как равняется Псу, – проговорил мышонок, совсем уже сбитый с толку, – то, разделив Пса на Как, мы должны получить Почему.

Два головастика проплыли между ним и банкой «БОНЗО», за которой их уже поджидала водяная змея.

– Сюда, пожалуйста, – ухмыльнулась змея и проглотила обоих разом.

– Не нравится мне это место, – сказал один головастик другому, углубляясь в змеиную глотку.

– Как знать, – возразил другой. – Быть может, там, по ту сторону, нас поджидает что-то хорошее. Надо лишь пробраться насквозь.

– Следи за псами, – напомнила Гряззя мышонку. – Мы, конечно, ни в чём не можем быть уверены, но сдаваться нельзя!

Вода в тот день была на редкость прозрачная, и этикетку «БОНЗО» было видно ясно и отчётливо, как никогда. Для мышонка эти бесконечные псы стали уже не просто рисунками, отпечатанными на бумажной наклейке. Они теперь казались ему живыми и самыми что ни на есть настоящими – череда древних братьев-близнецов, вдоль которой продвигался в своём странствии луч его взыскующего духа, бьющий из глаз. Как во сне, мышонок переходил от одного пса к другому и дальше, к тому, что за ним, – пока вдруг ему не предстал во внезапной, потрясающей ясности последний и самый крошечный пёсик, в котором ещё можно было различить одного из его племени. Дальше были только точки, микроскопические цветные пятнышки. Но мышонок всё не отрывал взгляда от банки. И наконец между точками цвета вспыхнула белая пустота – и хлынула навстречу мышонку, обратно сквозь всю череду близнецов, от самого маленького пёсика к первому, самому большому.

– Ничто, – вымолвил мышонок. – Я увидел ничто между точками. Вот оно появилось. А вот опять исчезло. Так вот, значит, что там – за последним видимым псом! Ничто!

КЛАЦ! Серпентина приподнялась из грязи и щёлкнула клювом.

– Ничто! – подтвердила она. – Абсолютное ничто! Приумножение и приуменьшение ничто, снабжённые наглядным пособием. И преграды, стоящие на пути к ничто. Ореолы, демиурги и эпифании ничто. Взять на заметку. Смотри выше. Смотри ниже. Ничто. – ХРЯП! ЧАВК-ЧАВК-ЧАВК-ГЛП-ГЛП! – Серпентина ухватила водяную змею, слопавшую головастиков, и предалась процессу заглатывания.

– Ничто! – воскликнул отец. – А в чём же окончательная истина?

– Это она и ефть, – прошамкала Серпентина. – Оконфятельная ифтина ефть нифто.

– Ничто? – переспросил мышонок.

– Ничто, – повторила Серпентина.

– Ой, а мне это совсем не нравится, – вмешалась Гряззя, ловко уворачиваясь от черепашьего клюва. – Мне кажется, это несправедливо. А по-вашему как? Я, конечно, не могу утверждать наверняка…

– Не верю! – отрезал мышонок. – Я в это не верю!

Цветные точки заплясали у него перед глазами; пятнистые чёрно-белые пёсики будто обступили его со всех сторон. И в это мгновение мысль его устремилась в прыжке через пропасть неведомого – точь-в-точь, как это получилось у Выхухоля, обретшего по ту сторону пропасти свой Икс.

– Интересно, а что находится по ту сторону ничто? – выпалил мышонок.

– Ты, ничтожество! – фыркнула Серпентина. – Кто ты такой, жалкий карапуз, чтобы рассуждать о той стороне ничто?

– Если я был достаточно большой, чтобы простоять всё это время в грязи, созерцая бесконечность, – возразил мышонок, – значит, я достаточно большой и для того, чтобы заглянуть по ту сторону ничто.

– И даже я, – подхватила Гряззя. Её суставчатая губа метнулась к этикетке и впилась в последнего видимого пса.

– Нечестный приём, – запротестовала Серпентина, но опять промахнулась. – Нельзя проглотить бесконечность!

– Я просто хочу посмотреть, что там, за ней, – сказал мышонок. – Цит. соч. Что же в этом нечестного?

– Ну, так и быть, – смилостивилась Серпентина. – Попробуй развить свою предпосылку.

На этом она снова зарылась в ил и уснула. А Гряззя продолжала методично жевать и глотать. И вот кусочек наклейки исчез у неё во рту, а из-под него на мышонка уставился с блестящей поверхности банки чей-то глаз, круглый, как бусинка. А затем сверкающее окошко расширилось, и малыш увидел собственную мордочку и протянутые ручки, вложенные в руки отца. Своего отражения в стекле прилавка, на котором он стоял в незапамятные времена, мышонок не видел: он не мог посмотреть себе под ноги. Но в мордочке, глядящей на него из жестяного окошка, он узнал отцовские черты – и так узнал себя.

– Ах! – воскликнул он. – По ту сторону ничто – мы сами! И больше там нет ничего, кроме нас.

Гряззя бросила взгляд на своё отражение в жестянке, прикрылась лапкой и отвернулась.

Мощная струя воды толкнула мышонка в грудь – проплывавший мимо большеротый окунь затормозил и сердито уставился на банку «БОНЗО».

– Вали отсюда, приятель, – рявкнул он на своё отражение. – Это моя территория.

– Вы говорите сами с собой, – пискнула Гряззя, заметив, что окунь уже нацелился боднуть соперника.

Окунь, всё ещё исполненный сомнений, сдал назад. Соперник тоже попятился и исчез из виду. Окунь нехотя повернулся и поплыл своей дорогой, бросив на всякий случай через плечо: «И держись отсюда подальше!»

– Они большие и сильные, но совсем глупые, – пояснила Гряззя. – Вечно попадаются на эти блестящие штучки, которые спускают сверху на ниточках.

Глядя на своё отражение в блестящей жести, мышонок вдруг почувствовал, как ослабели руки отца, когда-то так крепко сжимавшие его ручки.

– За последним видимым псом нет ничего, кроме нас, – промолвил он. – Никто нас отсюда не вытащит, кроме нас самих. Это у нас и есть Почему. А теперь надо вычислить все Как и Что.

– Боюсь, что Серпентина права, – вздохнул отец. – Окончательная истина есть ничто, а эта грязь во всём подобна любой другой.

– Ну и пусть! – заявил мышонок. – Я хочу отсюда выбраться. Ты не могла бы раздобыть мне такую ниточку? – обратился он к Гряззе.

– Запросто! – воскликнула та. – Тут, на дне, их полным-полно! Они часто запутываются в корягах. Сейчас принесу.

Мышонок задумчиво забормотал себе под нос, отец молча уставился куда-то вдаль, а Серпентина знай себе похрапывала в грязи.

– Вверх умножить на Вниз, – бормотал мышонок. – Внутрь разделить на Наружу. Здесь умножить на Там…