Чикаго - Аля Аль-Асуани Страница 26

Как изменилась Шайма!

Теперь она в точности следовала советам программы «Королева красоты», которую по средам транслировал египетский спутниковый канал. От прыщей на лице она избавилась с помощью скраба из соли и оливкового масла, а благодаря йогуртовой маске с огурцом ее кожа приобрела мягкость и свежесть. Она стала аккуратно выщипывать брови и терпеть жжение сурьмы в глазах, от которой слезы лились градом, пока краска четко не ляжет на веко и не придаст взгляду притягательный блеск. Даже рукава на своей традиционной одежде она украсила бисером и блестками и слегка ушила талию, чтобы подчеркнуть округлости (особенно пышную грудь, цену которой она знала и которую, казалось, гордо несла перед собой). Она уже не ходила прямо, как солдат, а стала покачиваться и изящно изгибаться, ровно настолько, чтобы оставаться в рамках приличия, но при этом кокетничать. Даже очкам, которые были признаком серьезности и старательности, она позволяла потихоньку сползать на кончик носа, чтобы потом резко пальцем возвращать их на место, что добавляло веселого задора ее образу. Все это ради Тарика. Тарик… Она произносила это имя нежно, как будто целовала. Господь всемогущий! Она ждала свою судьбу в Танте, пока совсем не отчаялась, а затем уехала, чтобы встретить ее здесь, на другом конце света! Господь наш великий послал ей эту стажировку и сделал так, чтобы она настояла на своем для своего же блага. Мечтала ли она о женихе лучшем, чем Тарик Хасиб?! Такой же, как она, профессор медицины, который никогда не будет ревновать ее к успеху, никогда не потребует, чтобы она бросила университет и сидела дома, как остальные. И возраст у него подходящий, и наружность приятная (несмотря на чрезмерную худощавость, длинный нос и глаза навыкате). Ей никогда не нравились слишком красивые, слащавые мужчины. Мужчина не вызывал у нее интерес, если она не чувствовала в нем суровости и колючести.

Она любит Тарика, окружает материнской заботой и лаской, запоминает расписание его лекций и проживает с ним его жизнь минуту за минутой, смотрит на часы, улыбается и думает: вот сейчас у него закончилась лекция, и представляет, как он идет в лабораторию. Она звонит ему на мобильный телефон по нескольку раз в день. Не в силах справиться с тоской, она шлет ему сообщения, чтобы только успокоиться. По воскресеньям она готовит ему еду и точно помнит, что он любит: плов, бамью, картошку, запеканку из макарон и сладости — Умм Али, махалабею [16]и рисовый пудинг. Слава Богу, мать научила ее готовить так, что он не нахвалится. Тарик не раз говорил ей, с наслаждением поглощая блюда:

— Какая ты умница, Шайма!

Ей так нравилось, когда он это говорил. Она забывала на радостях о часах, которые простояла над плитой. Она благодарила, заливаясь краской от смущения, и смотрела на него внимательно, как будто говорила:

— Это еще что! Вот когда мы поженимся!

Ночью, лежа в постели, Шайма начинает фантазировать. Видит себя сидящей в белом платье на троне для новобрачных. Какой будет их свадьба? Большой праздник с популярными музыкантами и десятками гостей? Или тихий ужин в семейном кругу? Где они проведут медовый месяц — в Шарм-эль-Шейхе или Марса Матрухе? Говорят, в Турции красиво и недорого. Где они будут жить после свадьбы — в Каире или в Танте? Сколько у них будет детей? И разрешит ли он назвать их в честь ее родителей — Аиша и Мухаммади?

Хотя Шайма была счастлива оттого, что в ее жизни появился Тарик, его поведение казалось ей странным: он заботился о ней, хотел видеть рядом и обращался с ней нежно, но вдруг без видимой причины становился грубым, как будто в него вселялся бес, кричал на нее и раздражался из-за каждого пустяка. В такие моменты она молчала и никак не реагировала, следуя совету матери, которая говорила, что мудрая женщина никогда не вступает с мужчиной в спор на равных, но ласкова с ним и ублажает его, как сказано в Священном Коране. И не потому, что у нее нет достоинства, а потому что если женщина ответит на обиду тем же, ссора обернется кошмаром. А если промолчит, то мужчине станет совестно, он потеряет сон и подойдет к ней с извинениями. Однако приступы его гнева не слишком тревожили Шайму. Она каким-то образом понимала, что он злится не на нее, а на свои чувства к ней, как будто эти ссоры помогают ему сопротивляться любви. Она испытывала от этого даже некоторую удовлетворенность, потому что ссоры были ни чем иным, как пробой супружеской жизни, и доказывали, что все к ней и идет.

Но они ходили вместе уже долгое время и стали во всем близки друг другу, а он до сих пор не обмолвился ни о своей любви, ни о свадьбе. Вот от чего она действительно потеряла покой. Хотя опыта в любовных делах у Шаймы не было (за исключением тихой безответной любви к соседскому мальчику в первом классе), она была уверена, что Тарик не прав. Если он ее любит, почему не признается ей в этом? Тарик — отличник, серьезен и богобоязнен. Не может быть, чтобы он хотел просто развлечься с ней. Он ее уважает, ведь до сих пор он не посмел дотронуться до нее, хотя дважды (даже трижды) они случайно прикасались друг к другу в часы пик в метро. Почему же он молчит? Боится ответственности? Или он настолько неотесан, что не знает, как подступиться к женщине?! Может, хочет проверить ее, прежде чем вступить в брак? А может, у него уже есть невеста в Египте, он снял обручальное кольцо и водит Шайму за нос? Или, что хуже всего, он еще не решил? Может, он сомневается, достойна ли она быть матерью его детей? Оба они из консервативных религиозных семей, и, возможно, он считает ее дружбу с ним признаком испорченности? Ужас! Он должен понимать, что она дружит с ним, потому что они в чужой стране и обстоятельства ее исключительные. Если бы они встретились в Египте, то он смог бы обменяться с ней лишь парой слов, как любой другой коллега. Что же он молчит? Она намекала ему и не раз подводила к серьезному разговору, но он как будто не замечал этого. О Боже! Все, о чем она мечтает, — это одна-единственная фраза: «Шайма, я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой». Неужели так трудно это произнести?

Со вчерашнего дня Шайма жила в тревоге. А этим утром, проснувшись, она приняла решение — пойдет сегодня на факультет, чтобы проверить опытные образцы, а после встретится с Тариком в Линкольн-парке, где они обычно обедают по субботам. «Я не могу больше медлить. Сегодня разрешу все сомнения», — думала Шайма. Подняв подбородок и сжав губы, она быстро спустилась в метро. Через несколько минут она уже была на месте. Тарик, как всегда, сидел на мраморной скамейке рядом с фонтаном. Он обрадовался ей, она же ответила сдержанно, постелила на скамью голубую скатерку, аккуратно разложила на картонные тарелочки бутерброды и сладости и поставила рядом термос с мятным чаем. Тарик проглотил два больших бутерброда один за другим, первый с курицей и маринованными оливками, второй с яйцом и бастурмой, затем с удовольствием выпил стакан мятного чая и сказал, жадно смотря на тарелку махалабии с изюмом и кокосовой стружкой: