Деревни - Джон Апдайк Страница 26

Не помочившись, не почистив зубы, Оуэн отправляется на поиски жены. Ее нет в комнате, где стоит телевизор, настроенный на ее любимый канал «Сводка погоды» — сейчас экран не светится. Нет ее и за письменным столом в свободной спальне. Нет на кухне, куда он спускается с задней лестницы, ступая босыми ногами по новой ковровой дорожке. Оуэна охватывает паника. Он уже готов позвать — «Джулия!», но в этот момент из библиотеки доносится шуршание газеты. Она сидит на красном диванчике, тянет йогурт из пластикового стакана и читает «Нью-Йорк таймс». Ее синие шлепанцы покоятся на краю кофейного столика. Из-под короткой ночной рубашки, из-под распахнувшейся полы халата видны голые колени. Он опускается в кресло с подголовником и облегченно вздыхает, как путешественник после долгих скитаний в пустыне. Паника проходит. Ногти на пальцах ее натруженных ног похожи на коралловые ожерелья, мышцы плавно переходят одна в другую, как плывущие стаей дельфины. Она смотрит на него из-под изогнутых дугами черных бровей своими широко расставленными глазами цвета морской волны; подвижные, резко очерченные даже и без помады губы поблескивают от йогурта. Он удивляется тому, как сильно действует на него ее красота.

— Сними эту нелепую шапку, — говорит она.

По мере того как редели и утончались волосы на голове, у него вошло в привычку надевать на ночь вязаную шапку. Так делала его мать, когда стала страдать старческим слабоумием. Даже в летние дни он натягивает шапку на затылок, чтобы поскорее заснуть.

Оуэн сует шапочку в карман мятой пижамы и кладет голые ноги на стул Чиппендейла, стоящий по ближнюю от него сторону кофейного столика. Один из уэстерсфилдских предков Джулии в свое время вышил накидку на мягкое сидение, но теперь она уже совсем выцвела.

— И убери грязные ноги с моей антикварной мебели, — говорит Джулия с неподдельным возмущением и, встав с дивана, несет пустой стаканчик из-под йогурта в кухню.

Оуэн плетется за ней, протестуя дрожащим голосом:

— Они чистые, они же голые.

— И когда ты начнешь причесываться? — спрашивает Джулия, не поворачиваясь и повысив на два тона голос. — Когда-то у тебя была густая, красивая, каштановая шевелюра. А теперь? Безобразные белые клочья на лысине.

— Я только что встал, — опять протестует Оуэн, — и пошел взглянуть на тебя. Мне совсем не хотелось тратить время на причесывание.

В Уиллоу, когда он был маленьким, его причесывали лишь перед походом в воскресную школу, и никто не сердился. Разве что иногда мама. Он вспоминает, как ходила по его голове расческа, перед тем как его отправляли в школу с оравой девчонок со Второй улицы.

Уже десять лет мамы нет на свете, но он и сейчас чувствует ее раздраженные прикосновения.

На кухне Джулия включает телевизор, где как раз сообщают прогноз погоды. Молодой долговязый ведущий с усами белой электронной указкой показывает фронт высокого давления над Огайо.

Фронт, пройдя штат Нью-Йорк, приблизится к Новой Англии.

— Зачем ты смотришь всю эту чушь? — переходит в наступление Оуэн. — Погода какая будет, такая и будет.

— Тише! — Джулия говорит это таким же тоном, как мама однажды его одернула: «Не трогай!» — Ну вот, из-за тебя прослушала, что он сказал о фронте.

— Фронт придет туда, куда нужно. Даже ты не можешь ему помешать. Что пишут в «Таймс»?

— Читай сам.

— Я читаю «Глоуб».

— Какая глупость с твоей стороны, Оуэн! Там ничего нет, кроме изнасилований в Мэдфорде и убийств в Дорчестере.

— В отличие от твоей долбаной лживой «Таймс» «Глоуб» не утверждает, будто знает, какие новости пускать в печать. — Разнервничавшись, Оуэн подходит к хлебнице и вытаскивает целлофановый пакет «Фирменных кренделей Ньюмена» и с удовольствием откусывает от одного. Запах у них как у хорошо пропеченных сортов булочных изделий. Первый кусочек — самый вкусный. На пакете позирует белобрысый Пол Ньюмен со своей дочерью Нэлл. Оуэн помнит его по некоторым фильмам, как и покойного Джеймса Дина.

— Ешь над раковиной! — с надрывом выкрикивает Джулия. — Опять весь пол заплюешь, а уборщицы только что его вымыли.

Убрать и помочь Джулии по хозяйству приходят две толстопузые бразильянки, недавно прибывшие в Штаты — не сестры, но похожие одна на другую. Иногда к ним присоединяется третья, помоложе и постройнее, с персиковой кожей, огромными шоколадными глазами, ни слова по-английски не знающая.

— Какой ты все же неряха! — восклицает его жена. — Твоя мать ничему тебя не научила.

Будь Джулия в более хорошем настроении, Оуэн мог бы ей возразить. Мама многому его научила, хотя сейчас, когда жизнь идет к концу, он затрудняется сказать, чему именно.

Ее чаще всего молчаливые советы годились только для Уиллоу — как одолевать трудности, кому подчиняться и кого избегать, как обрести уверенность в себе и чувство собственного достоинства — но могли помочь и в будущем. Она не заводила разговоров о том, что надо причесываться, и вообще о том, как себя вести. Поэтому он не обращал особенного внимания на подобные тонкости. Может быть, он и неряха, но неряха привередливый, брезгливый. Он не хочет есть над раковиной, чувствуя себя собачонкой, уткнувшейся в свою миску. Ему нравится есть, как он ел в детстве — бродя по дому со стеблем сельдерея или фунтиком арахиса, в блаженном неведении относительно того, куда падают крошки. Есть за столом становилось все тягостнее.

У бабушки обострилась болезнь Паркинсона, и она задыхалась во время еды. Мама краснела, угрюмо хмурилась, а мрачное бухгалтерское лицо отца бледнело еще больше — он, должно быть, подсчитывал в уме, во что ему обходится прокормить такое множество ртов. Оуэн усвоил: самый вкусный кусок — когда ешь один, на ходу, в самом неподходящем месте. Ему доставляет удовольствие вспоминать, с каким наслаждением он жевал сладкую сдобу, когда шел в школу после второго завтрака, и как потом, став постарше, гулял по Элтону, хрупая еще теплые от жарки земляные орешки из бумажного пакетика.

Оуэн не сердится на жену за то, что она постоянно выговаривает ему. Она нуждается в его совершенстве для собственного оправдания. Иначе она совершила грубую ошибку, выйдя за него замуж. Они дорого заплатили за это — и других заставили. Выражаемое ею неудовольствие соответствует тем высоким меркам, какие она прилагает к нему. И она слышать ничего не хочет про эту приснившуюся ему вечеринку в Миддл-Фоллс со всеми этими вредными дамочками в ярко раскрашенных фарфоровых облачениях.

Первый удар по их браку с Филлис, возможно, нанесли те два года, что он служил в армии, после корейской войны. Целые дни он проводил возле громадных устаревших вычислительных установок с их многомильной сетью проводов, но скудным запасом памяти, рассчитывая траектории полета реактивных снарядов и разрабатывая — при подсоединении к радарам — систему управления воздушным сообщением. Филлис без него родила их первенца — восьмифунтового Грегори, в госпитале Ауборна, пока он стоял в Форте-Беннинг, штат Джорджия. Семифунтовая Айрис родилась после того, как Филлис приехала к мужу в военный городок под Франкфуртом, куда его перевели из Джорджии. В дни ее приезда Оуэн, к сожалению, был послан на секретную американскую ракетную базу в Турцию для устранения неполадок в системе запуска: Филлис снова рожала без него.