Киндернаци - Андреас Окопенко Страница 25

Слоняясь без дела. Внезапно появившееся свободное время, никак не используемое, зримо обнаруживает лагерную обстановку, выворачивает наизнанку ее содержимое. Слоняясь без дела, я задержался у подоконника и глянул вниз: в бездонные пропасти чужих серых окон, серых колодцев и балконов для выколачивания ковров над извилистыми закоулками гостиничного двора. Вечность. А для одного человека — вечность без собеседника, без точки опоры, к которой он прибегал при любых обстоятельствах. Потому что после покушения Штейна и больничного изолятора Шлезак отсюда смылся. Он навсегда испортил себе жизнь, говорят теперь, не давая зажить свежей ране.

Однако если смотреть на гостиничный двор с улицы и снизу, он кажется лучше, то есть просто замечательным! Весь желтый, полный ярких цветов. Во все отверстия свободно льется теплый полуденный ветерок, насквозь продувающий помещение кафе. Баладьи из четвертого класса пародирует нашего учителя музыки Рауксля, изобретая, как тот пародирует англичан: Черчилля, Идена и первого лорда адмиралтейства: «…Куда это мой флот пропал? Утри глаза и не реви, бедняжка Александер. На дне морском он весь лежит, вот там им и командуй». Еще один слоняющийся приплелся, потому что ему прислали из дома ноты «Песни фризов», теперь он поет ее и никак не напоется, а в придачу ему прислали еще и целую картонку хрустящего жареного картофеля, который и на третий день еще сохранил чудесный, такой домашний вкус, это угощение напоминает ему, как его недавно навещали родители, напоминает венский Пратер, поэтому он бережливо позволяет себе сегодня схрумкать в час по две-три штучки, так славно пахнущие подсолнечным маслом из ныне ставшей немецкой Украины.

Слоняясь, можно остановиться и около фонтана, отдохнуть перед ним на скамейке. Хочешь — ложись, хочешь — садись верхом на спинку. Со старшими уже пересмеиваются девушки, гуляющие по цветнику. Весна в самом пышном разгаре. Внутри фонтана, конечно же, зеленая слизь. Интересно, когда вылезет на свет первая жаба? Один из без дела болтающихся, приставив к глазу монокль из указательного и большого пальца, пытается поймать в него весь залитый солнцем гостиничный портал с надписью «Хратценхоф» вместе со скамейками и цветочными клумбами. Сенсация: латинист, великий путешественник, сегодня фотографировал! Для желудка время ожидания тянулось очень медленно, но вот наконец настал-таки обеденный час и на сладкое нам дают желе — такое холодненькое и разноцветное — желтое, красное и синее, на выбор. Тот, что с моноклем, хотел бы все замерить и старается мысленно представить себе конструкцию верньера, ее только что проходили в школе.

Слоняясь без дела, все поневоле притихли. Куда подевалась наша ушераздирающая крикливость? Умяв свою порцию желе и прихватив вторую, снова можно слоняться. Два цвета — разумеется, выбраны были разные — плохо уживаются друг с другом, в животе урчит, и мир сразу постарел, подустал, погрустнел. Что еще происходило до ужина, когда дали кислого солдатского хлеба? Ведь вот опять мы видим сидящих в том же зале мальчишек, и на столе перед ними кусок холодной колбасы да треугольничек сыра.

Ах, да! Проведал Кальтенбауэра в больничном изоляторе. Этот тиран недоволен, что его так редко хотят видеть. Все четверть часа он только и делает, что тебя подкусывает. Ты терпишь, набычив от злости лоб, но в разговоре притворно изображаешь подавленность, высиживаешь двадцать минут, чтобы не показалось, что ты зашел ровно на четверть часа. Освежающий ветерок у фонтана быстро выдувает остатки унижения, уносит тяжелые лазаретные запахи, овевает цветочными: среди них есть навязчивые и есть нежные.