L - Лия Киргетова Страница 25

— А у нас на работе — Надя, ну, помнишь, я тебе показывала ее на фотке? тоже лесбиянка. Так противно…

Догоняю Женьку, она о чем-то спрашивает меня, отвечаю на автопилоте, думая о том, что я совершенно не воспринимала такие наши обыденные действия, как совместный поход в магазин, в ресторан, в кино, да куда угодно, с точки зрения постоянного камин-аута. Мы редко публично проявляем такие однозначные приметы близости, как поцелуи, какие-то касания, отличающие пару любовников от пары подруг. Но специально обращать на это внимание? Во мне просыпается веселая, но замешанная на злости и, к ужасу моему, смущении, волна протеста. Целую Женьку в щеку, попадая почти что в ухо.

— Ты что?

— Соскучилась, — улыбаюсь я.

— Малышка, — тает моя спутница, моя сестра по оружию, мой ахтунг-партизанен, мой «врагу не сдается наш гордый варяг». — А что ты там так долго делала?

— Наблюдала за реакцией окружающих на двух лесбиянок, выбирающих себе гель для душа.

— И что они?

— Реагируют.

— Я давно привыкла, неужели ты не замечала раньше? Тебя это смущает? Тебе это неприятно? — Я понимаю ход мыслей Женьки по внезапно возникшей обеспокоенности в голосе.

— Нет, просто странно.

— А на нас часто смотрят, между прочим. Ты совсем не похожа на «тему». Совершенно. А я сдаю нас с потрохами. По-моему, я выгляжу на сто процентов, как… Да?

— Наверное, — рассматриваю Женьку уже чужим, посторонним взглядом, — Да, похожа. Только не думала, что это может кого-то волновать.

— Главное, чтобы это не волновало тебя, — заключает она. — Ты поэтому меня поцеловала? Акт неповиновения? А я думала — от избытка чувств, навеянных мочалкой. Натуральной. Выбросим ее теперь в знак протеста против «натуралов».

— Нет, мы же толерантные граждане — и, окончательно развеселившись, мы погромыхали втроем с тележкой в отдел продуктов.

* * *

Как описать идиллию? Как описать состояние в отношениях, когда все хорошо? Женька впервые с огромным удивлением открыла для себя, что все потребности могут совпасть в одном человеке. Что можно с одной-единственной и говорить обо всем, не опасаясь быть непонятой, и заниматься любовью так, что даже думать не хочется ни о ком другом, и просто, практически по-семейному, чувствовать себя одинаково комфортно и дефилируя утром в душ в одних труселях, и в гостях у друзей, и на любом светском мероприятии. Я, в свою очередь, медленно привыкала доверять, расслабляться, чувствовать себя в ее квартире, как дома.

По сути, миллион лет не ощущала себя с кем-то вместе, по-настоящему вместе. Женька не была компромиссом. Не была спасением от иллюзии. Многие ее качества искренне восхищали меня, я перенимала и способность чувствовать себя спокойно и уверенно в любой ситуации, и неспешность, несуетливость действий, которыми может похвастаться далеко не всякий. У нас были разные интересы, нам нравилась разная музыка, разные жанры кино, но это оказалось совершенно не значимым. Главное, что она чувствовала меня, а я — ее.

Женька была первым человеком, задавшим мне вопрос: «Почему я? Почему ты со мной?» Она была первым человеком, от одного взгляда которого я заводилась с полоборота. Она была первой девушкой, с которой я начала жить вместе, как пара, как семья. Мы строили планы и иногда развлекались тем, что представляли, где и какими мы встретим наше, например, семидесятилетие. Я узнала все о ее детстве, семье, о ее друзьях и прошлых подругах. Я видела Женьку такой, какая она есть, без притянутых за уши абстрактных образов, и то, что я видела, мне нравилось. Почти все. С тем, что мне не нравилось, можно было мириться, никаких принципиальных разногласий между нами не было. Были два характера, что само по себе, порою, повод для конфликта.

Есть такая серьезная штука, как зависимость от настроения близкого человека. Вот сидишь вечером дома, ждешь, конечно, и состояние духа боевое или просто лучезарно-светлое. Звонок или поворот ключа в замке. На пороге мрачное лицо, венчающее груду зимней заснеженной одежды. На работе проблемы, только что из совершенно другой, невкусной каши, из офисных разборок, сеанса ментального армрестлинга с начальником, час, если повезет, в пробке, украшенный звонками вдогонку на мобильник насчет планов на завтра… И само это «завтра» в таком ключе уже воспринимается как свинцовая туча, которой ни конца ни края, а ведь хочется жить и радоваться, и не когда-нибудь «в другой раз».

И все вроде понятно, что проблемы были, есть и будут, что вечер для того и существует, тем более вдвоем с любимой, чтоб жизнь не казалась совсем уж бессмысленной и мрачной гонкой в беличьем колесе. Все понятно, но куда его девать, настроение это дурацкое? И путь домой овеян надеждой, что тебя, бедолагу-мученика, сейчас поймут, пожалеют, выслушают, по голове погладят, придумают новое, доселе миру неизвестное, матерное словцо по адресу начальника, или проекта, или трех дур-сослуживиц, или неудачного контракта, или — нужное подставить.

Серьезное дело — быть взаимно внимательными. И корень зла растет из ожиданий.

— Привет, любимая.

— Приве-е-ет, — в этой интонации все, весь вышеперечисленный катаклизм.

Раздевается медленно, в каждом движении невербальный посыл: «Я дико устала… Все сцукоплохо». Целую в щеку, в глаз на всякий случай. В висок заодно.

— Какой вселенской скорбью омрачено чело твое, мое усталое счастье?

Конечно, мне хотелось бы стряхнуть всю мрачность и подавленность, как вот этот снег с воротника, одним движением, но я не волшебник, я только учусь.

Молчит, улыбается все-таки.

— Скажи, кроме фразы «все за…ло», тебе есть чем подытожить сегодняшний день?

— Нет, — смеется она, — это исчерпывающе.

И напряжение снято, и атмосфера «вечера вдвоем» возникает неуловимо, отодвигая на второй план все, что осталось за границей дома.

* * *

А если не так? Если в квартире совпали два расстроенных, усталых, вымотанных трудным днем человека. И нет ни малейшего желания настраиваться на волну ближнего своего. Наоборот — в голове копошатник, вьется гнездо раздражения: «Ну неужели она не видит, что мне плохо?» «Почему бы ей не подойти ко мне, не обнять, не спросить, как мои дела?» «Ей нет до меня никакого дела!»

— Есть кто живой?! — Полиэтиленовый пакет (какого черта я после работы должна покупать продукты! Она пришла на два часа раньше!) со стуком воодружается на пол, шарф летит в гардероб, но, не долетая, оседает рядом с ботинками полосатым удавом (почему бы ей не выйти из комнаты и не встретить меня по-человечески? Так я и знала, сидит в Интернете. Лучше бы приготовила ужин, ведь знает же, что я приду голодная!). Шварк! — перчатки на полку. (Правая нога промокла, этой зиме ни конца ни края, голова раскалывается, ничего, совершенно ничего не хочется, теплый душ и спать…)

— Привет. — (Ну вот, даже нормально поздороваться не может, слышала бы она эту интонацию со стороны. И зачем швырять вещи, я только навела маломальский порядок в квартире. Или она считает, что я должна ходить и поднимать за ней эти шарфы, пакеты, ставить ботинки на место? Мне больше делать нечего! Я устаю не меньше, можно подумать, если она больше зарабатывает, то это автоматически делает ее работу важнее!)