Принц Модильяни - Анджело Лонгони Страница 25

Когда Мануэль и Арденго говорят об искусстве, они всегда говорят о Париже. Исключительно о Париже. Как будто они находятся в Италии по ошибке, без истинного интереса.

Даже Венеция их не восхищает, еще меньше – Карпаччо и его необъятные полотна, перед которыми я теряюсь, чтобы уследить за всеми изображенными персонажами, или величественность Тинторетто и его огромные работы, полные жизни.

Мануэль и Арденго провели черту, которая отделяет современность от всего, что было создано ранее, и современность имеет единственное направление: Париж.

Сегодня Арденго пришел в нашу привычную таверну с новостью, которая, по его словам, уму непостижима. Для Мануэля это событие тоже абсурдное, практически скандальное. Похоже, что один их друг, испанец, один из многочисленных художников, живущих в Париже, некий Пикассо, сначала был приглашен участвовать в Венецианской биеннале, а потом ему отказали. Я не осознаю важности этого факта, но, по мнению моих друзей, мы находимся перед лицом несправедливости в отношении одного из самых талантливых художников, ныне живущих.

– А кто такой Пикассо?

Два «парижанина» восприняли мой вопрос как богохульство.

– Кто такой Пикассо? Амедео, ты шутишь?

Я бросаю взгляд на Оскара, чтобы понять, знает ли он этого художника. Оскар хмурит лоб и опускает уголки рта. Он тоже никогда о нем не слышал.

– Пикассо невозможно не знать! Это все равно что не знать Караваджо, Леонардо, Микеланджело…

Я позволяю себе поставить под сомнение это утверждение:

– Арденго, ты ведь шутишь? Все знают Сикстинскую капеллу, «Тайную вечерю», «Призвание апостола Матфея»… Но никто не знает, кто такой Пикассо.

– Дедо, иногда ты меня просто раздражаешь. Мы же тебе сказали: то, что происходит в Париже, – это современное искусство, грандиозность инноваций.

– Да, я понял… но грандиозность прошлого – это другое.

– Ты не понял. Прошлое очень важно, но в Париже – будущее. И будущее в том числе называется Пикассо.

– А что пишет этот Пикассо?

– Некоторое время он создавал картины в очень необычных и меланхоличных оттенках синего.

– То есть? Картины в одном синем цвете?

– Они прекрасны.

– И это – новизна?

– Возможно, его вдохновили работы Дега, Гогена… И, безусловно, Сезанна.

Мы с Оскаром не в состоянии скрыть свое невежество. Нам не известен ни один из упомянутых.

– Это очень печальные картины, на которых запечатлено бедное сословие. Нищие, голодные дети, бедность в целом.

Мануэль дополняет слова Арденго:

– Затем он изменил направление на совершенно другое: он выбрал розовый цвет для своих картин – и начал писать актеров, танцовщиц, циркачей, канатоходцев, акробатов. Символических персонажей, которые пытаются побороть тоску.

– А что сделали Пикассо представители Венецианской биеннале?

Арденго говорит, не столько отвечая на мой вопрос, сколько обращаясь к Мануэлю – в расчете на его понимание:

– Секретарь биеннале Фраделетто предложил Пикассо представить две его работы, а затем, когда он их увидел, отказал в участии, поскольку картины слишком авангардные и не соответствуют концепции выставки. Вы понимаете? Самый влиятельный человек в Венеции против современного искусства!

Арденго обращается к Мануэлю, уже практически крича:

– Знаешь, как он охарактеризовал картины Пабло? Возмутительными!

– Фраделетто все еще интересуют маккьяйоли…

Мы с Оскаром снова обмениваемся виноватыми взглядами. Арденго продолжает, все больше воодушевляясь.

– Самое мерзкое, что ни одна газета об этом не пишет, не вышло ни одной статьи, где бы заявляли о нелепом несоответствии занимаемому положению в руководстве биеннале консерватора Фраделетто!

– В Париже такого, как он, не допустили бы до руководства даже небольшой галереей.

Мне становится все интереснее – и я пытаюсь получить побольше сведений от своих друзей.

– А что за тип этот Пикассо?

– Он очень плодовит. Пишет огромное количество картин. Начинает работать ранним утром и заканчивает только вечером, когда идет ужинать. В Париже ты легко его встретишь в кафе, куда мы тоже ходим.

– Некоторые говорят, что у него есть страх быть бедным, – возможно, потому, что он вырос в бедности.

– Он много страдал? – иронично уточняет Оскар. – Если этого достаточно, чтобы стать великим художником, у нас с Амедео должно быть блестящее будущее!

– А вы сильно страдали?

Разговор принимает оборот, который мне не по душе.

– Я бы сказал, порядочно, – отвечает Оскар. – Я остался сиротой в раннем детстве.

Я опасаюсь, что Оскар расскажет о моей болезни, – а я совершенно не хочу, чтобы кто-то знал, что я чахоточный.

Мануэль смотрит на меня с улыбкой.