Татуированные души - Аврора Гитри Страница 24

— Ну вот! Так-то лучше, а то нарядился привидением, — говорит Пхра Джай, улыбаясь.

Человек показывает свое лицо только бонзе. И ему понадобилось немало времени, чтобы решиться на это. Года два, если не больше. Пхра Джай настаивал, уверяя, что его, монаха, живущего в нищете, стесняться нечего. И однажды, в день, когда небо плакало, как сегодня, он согласился. Он рискнул обнажить свое уродство, победил страх и, закрыв глаза, снял маску. Он не услышал ни вскрика, ни шороха, ни знакомого топота убегающих ног. В конце концов он поднял веки и изумился тому, что увидел: ласковой улыбке.

— Смотри, что я тебе принес, — говорит монах, пододвигая к нему сумку, полную еды.

— Спасибо, Луанг Пи. Садись, пожалуйста.

Ему, как всегда, стыдно перед святым человеком за свою убогую обстановку. Он хотел бы принять его достойно, в богато убранной гостиной с мягким и удобным диваном. Он хотел бы приготовить ему роскошное царское угощение, чтобы между костями и кожей монаха появилось немного плоти.

— Спасибо. Там есть пакетик с травами. Давай выпьем чаю, — предлагает Пхра Джай.

Человек берет хозяйственную сумку и кладет ее под единственное в его берлоге окно, рядом с ржавой плиткой, помятой кастрюлей и такой же помятой сковородкой вок. Он наливает за ширмой воды, ставит ее греться и открывает сумку. Увидев продукты: рис, яйца, сельдерей, зелень и печенье, человек без маски чувствует, как у него начинает бурчать живот. Он ничего не ел уже сутки. И еще целый день, в течение которого он питался картинами прошлого, своими кошмарами.

— И дай, пожалуйста, печенье к чаю, — говорит Пхра Джай, продолжая улыбаться.

Человек с благодарностью кивает ему. Возраст монаха выдает только его иссохшее тело. Изможденное лицо, несмотря на худобу, сохраняет детскую мягкость черт. Глаза, прикрытые маленькими круглыми очками, сияют молодым блеском. Монах так спокойно и безмятежно взирает на превратности судьбы, что, кажется, отпугивает смерть.

Человек без лица поворачивается к кастрюле и посыпает скрипящими под пальцами сушеными листьями бурлящую поверхность воды. Вскоре поднимающийся вверх пар приобретает сладкий аромат. Аромат смеси эвкалипта и лимонной мяты с оттенком шалфея. Запахи прошлого. Он выставляет пакетик с печеньем на стол перед Пхра Джаем.

— Садись. Чай заварится и без тебя.

В желудке у человека вновь раздается бурчание, и, чтобы заставить его умолкнуть, он пробует печенье. Тающее под языком сухое тесто наполняет рот сладостью и мгновенно будит аппетит. С жадностью дождавшегося свободы узника он съедает еще одно печенье, затем еще два.

— Ты сколько времени не ел? — мягко спрашивает бонза.

Человек, устыдившись своей прожорливости, застывает. Он отдергивает пальцы от пакетика и кладет его обратно на стол перед тем, как ответить.

— Не знаю. Со вчерашнего утра, я думаю.

Пхра Джай неодобрительно качает головой. Хозяин опускает глаза. Ему опять становится стыдно. Монах жертвует всем, чтобы накормить его, делится с ним, убогим, своим скудным пропитанием. А он не сумел скрыть от него свой голод. Не смог усмирить непокорные кишки.

— Как прошел твой визит к татуировщику?

— Хорошо.

— Ты уверен, что хорошо?

Его подопечный закрывает глаза, чтобы спрятать под веками правду. Напрасное усилие.

— Я видел его там.

У него перехватывает дыхание, его сотрясает кашель, переворачивающий все внутренности, и без того пострадавшие от последствий постного дня. Не надо было рассказывать об этой встрече.

— Кого? — спрашивает старик, когда приступ кашля успокаивается.

Человек в маске не отвечает. Он молча идет за двумя стаканами, стоящими рядом с воком, наливает эликсира, который, несомненно, смягчит ему душу и освежит сердце. Джай не спускает с него глаз. Его взгляд успокаивает, располагает к рассказу, призывает к откровенности.

— Татуированного. Он вернулся, — ворчит человек.

Пхра Джай застывает.

Он слышит интонации убийцы в голосе своего подопечного, он видит красный отблеск жажды мщения в его глазах.

— Но ты ведь не сделал ничего плохого?

— Нет, я просто проследил за ним. Он сидел в харчевне вместе с Дья ^[27]. Из их разговора я понял, что Дья уезжает на Север.

— Правильно. Это я ему посоветовал покинуть город.

Человек удивляется: монах продолжает встречаться с призраками? Все эти годы, ничего ему не говоря? Быть может, он заходит проведать парня с безумным взглядом перед тем, как принести еду сюда? Он знает доброту старого бонзы, побуждающую его помогать всем без разбора. Но он все равно чувствует себя в какой-то степени преданным.

— С некоторых пор я захожу узнать о его здоровье. Мне сказали, что он не очень хорошо себя чувствует. Проблемы с печенью. Поэтому я навестил его и посоветовал полечиться деревенским воздухом. Земля предков поможет ему встать на ноги.

Пхра Джай не ведает зла. Его доброта несет повсюду свет. Человек это знает с того дня, когда монах улыбнулся при виде его обезображенного лица.

— И что ты собираешься делать?

Бонза задает вопрос, отводя глаза в сторону. Человек понимает, что его покровитель слишком боится прочесть ответ по напряженной позе его тела, боится догадаться о сумасшедших видениях, которыми годы заточения преисполнили его разум. Он думает, что если скажет о своей мечте вслух, то Пхра Джай попытается помешать ему совершить преступление. Поэтому, допив чай, он решает впервые солгать ему.

— Ничего, Луанг Пи. Уже ничего нельзя поделать.

По огорченной улыбке бонзы человек сразу понимает, что тот ему не поверил.

Человек прячет лицо под маской.

Дождь на улице не прекращается. Он окутывает город плотным серым покрывалом, которое темнота скоро сделает невидимым.

Сегодня вечером он вернется к татуированному.

Теперь он готов.

Он с ослепительной ясностью видит себя новым человеком, наносящим удары, разящим, терзающим.

Он так хорошо представляет себе эту сцену, что, против всех обыкновений, забывает проверить, пусты ли коридоры, не вышла ли соседка на лестничную площадку. И только закрыв дверь, понимает, какую оплошность допустил. По охватившему его запаху холодного пота, источаемому камеей. Возвращаться уже слишком поздно. Она там, внизу, на ступеньках, голова запрокинута, руки и ноги переплелись. В коме.

Она даже не вздохнула, когда скрипнула дверь. Даже не пошевелилась.

Может быть, она умерла? Ее серая кожа приобрела синеватый оттенок, когда-то красивые длинные черные волосы прилипли к лицу, словно лианы, спускающиеся вдоль ствола каучукового дерева.