22:04 - Бен Лернер Страница 24

Я тогда не жила дома, сказала Нур, я заканчивала колледж и снимала с подругами квартиру, поэтому видела Стивена не очень часто, но брат говорил, что Стивен приходит постоянно, и нас обоих довольно сильно огорчала такая быстрота. Мы с братом подозревали – а как тут не подозревать? – что у их романа была своя история, что это началось, когда папа еще был жив. Я сказала брату, что их отношения, скорее всего, не очень серьезные, что для мамы это, скорее всего, только способ справиться с горем, но всякий раз, когда я говорила с мамой по телефону, Стивен был с ней рядом. Примерно через год после папиной смерти я собралась на три месяца в Египет, мне как американской выпускнице арабского происхождения предложил стипендию Американский университет в Каире, и я хотела заодно побывать и в Ливане. За несколько дней до вылета звонит мама и просит встретиться с ней в ресторане за ланчем. По ее тону я мигом заключила, что она собирается заявить о желании выйти замуж, я поняла это сразу, и мне было ясно: она потому назначила встречу в общественном месте, что надеется смягчить таким образом мою первую реакцию, а затем она попросит меня помочь поставить в известность моего брата, чтобы он не слишком взбесился. Злости, к своему удивлению, я не чувствовала – может быть, потому отчасти, что в последние годы брака родители были так явно отчуждены друг от друга, – но мне было печально и немного тошно; в общем, мы встретились в каком-то непомерно дорогом французском заведении в Бэк-Бэе [57].

На этом месте рассказа Нур зазвучала громкоговорящая связь: поинтересовались, есть ли у нас еще сушеные манго, и попросили, если они есть, принести сколько-нибудь в зал. Это была, без сомнения, моя обязанность, надо было идти, хоть мне и не терпелось слушать Нур дальше. Я сказал ей, что скоро вернусь, сделал из фартука подобие сумки кенгуру, наполнил эту сумку пакетиками и пошел наверх. Когда я с банданой на голове и в фартуке пастельных тонов вступил в полупубличное пространство торгового зала, мне, как всегда, стало слегка не по себе. Все отсеки были забиты покупателями: при пятнадцати тысячах активных членов площадь зала – всего шесть тысяч квадратных футов, не говоря уже об отвратительной, нарочито неэффективной системе касс; так что в нужный отдел мне пришлось проталкиваться. В подвале телефонный сигнал не ловился, и теперь мой мобильный в заднем кармане завибрировал. От Алекс пришла эсэмэска из одного слова: «Результат?»

Вернувшись в подвал, я увидел, что место рядом с Нур занял другой член кооператива: он, вероятно, доупаковал свое и теперь взялся за мою работу. Обычно я, сколь бы ни был пронизан критикой мой внутренний монолог, вел себя в кооперативе тихо и покладисто; однако теперь я сказал: простите, но я хотел бы вернуться на свое рабочее место, мы с Нур прервали разговор на полуслове. Без малейшего недовольства он пустил меня, и я снова начал завязывать, взвешивать, клеить. Но проблема была в том, что мои слова привлекли внимание работавших поблизости, и Нур явно не хотела продолжать, пока они прислушивались. Соседи понимали по нашему с ней молчанию, что мы знаем про их интерес, и это еще сильней его обостряло. Прошли томительные десять минут, в течение которых Нур не открывала рта, а я воображал себе возможные продолжения ее истории: Стивен оказался ярым исламофобом и/или сотрудником ФБР и попытался использовать ее, чтобы проникнуть в Арабскую студенческую ассоциацию Бостонского университета; или же ливанская ветвь семьи разгневалась на мать Нур из-за ее намерения повторно выйти замуж и прекратила с ними всякое общение.

Когда у наших товарищей по работе наконец завязались свои разговоры и они забыли про нас, Нур без просьбы с моей стороны продолжила рассказ. Итак, сказала она, вот мы сидим в этом французском ресторане. Как только официант принял заказ, я говорю маме: вы со Стивеном хотите пожениться, да? Она в ответ нервно засмеялась и говорит: мы со Стивеном и правда обсуждали такую возможность, когда-нибудь это, может быть, и произойдет, но я не поэтому тебя сюда позвала. Тут у меня мелькнула мысль: не хочет ли она сообщить, что у нее рак или еще какая-нибудь болезнь? Но мама мне говорит: Нур, мы с твоим отцом, когда ты была совсем маленькая, приняли некое решение, и я все эти годы сомневалась, думала: правильно мы поступили или нет, но твой отец держался уверенно и настаивал, чтобы я исполняла наш уговор; но после его смерти я еще и еще об этом думала и теперь чувствую, что мы с ним были не правы. И тут, сказала мне Нур, правда, не точно этими словами, мама мне призналась, что мой отец – не мой биологический отец. Я, призналась мама, забеременела от другого человека, но мы с твоим папой любили друг друга, и он хотел ребенка, поэтому мы поженились и решили растить тебя как свое общее дитя. Так мы и поступили, и ты сама знаешь, что твой отец очень тебя любил и всегда считал тебя своей дочкой. В его семье было столько пертурбаций, столько разлук, столько отъездов – я думаю, мы во многом из-за этого захотели, чтобы ты чувствовала себя полностью нашей, чтобы у тебя был полноценный дом. Когда ты училась в начальной школе, мы много спорили и даже ссорились, потому что я сожалела о нашем решении, но теперь он говорил, что в любом случае уже поздно и, даже если мы совершили ошибку, сказать тебе сейчас – значит сбить тебя с толку, создать ощущение, что тебя предали, и нанести тебе психологическую травму. Но последний год, сказала Нур ее мать, я постоянно об этом думала, я ведь тоже не вечна, и появилось чувство, что я должна тебе сказать, пусть даже и выведу тебя этим из равновесия. К тому же я ходила к психотерапевту, и он помог мне понять, что для наших с тобой отношений важно, чтобы ты знала правду. Я хочу, чтобы ты ясно понимала: твой отец любил тебя так сильно, как только может отец любить дочь, и решение, которое мы приняли, правильным оно было или неправильным, мы приняли исходя из своих представлений о том, что будет лучше для тебя. Концовку своего монолога, сказала мне Нур, мама явно выучила заранее.

– О господи, – сказал я.

Погодите, промолвила Нур улыбаясь, это еще не все. Официант поставил передо мной салат, и я помню, как смотрела на этот салат и пыталась уразуметь услышанное, а мама ждала моей реакции. Помню, как мы обе сидели молча, не ели и ждали, чтобы мой отклик сформировался. Я просто-напросто ничего не чувствовала, я словно бы собиралась с силами, чтобы испытать воздействие, и тогда мама опять заговорила. Нур, сказала она, теперь понизив голос, я полагаю, ты в первую очередь хочешь спросить меня, кто твой биологический отец (на самом деле, призналась мне Нур, это не был мой первый вопрос), и я отчасти потому решила тебе все это рассказать, отчасти потому сочла это совершенно необходимым и отчасти потому, думаю, снова сблизилась со Стивеном…

– О господи, – повторил я. Я работал так медленно, как только можно было, чтобы манго не кончились раньше, чем ее рассказ, и ей не пришлось опять его прерывать. Нур, как и я, замедлила работу, что заставило ее замедлить и темп своей речи.

Да, сказала мне Нур. Потому что Стивен, сообщила мне мама, твой настоящий отец, и она тут же поправилась: твой биологический отец. Я встречалась с ним до того, как познакомилась с твоим папой, и, хотя нам обоим было ясно, что наши отношения – по крайней мере любовные отношения – не продлятся долго, и хотя мы соблюдали осторожность, я забеременела, и твой отец – в смысле, Наваф (так, сказала мне Нур, звали человека, которого я считала своим отцом, и ужасно было услышать, как мама назвала его по имени, ведь раньше она всегда говорила: «твой отец» или «папа») – Наваф очень хотел ребенка, сказала Нур ее мать, и мы поняли, что любим друг друга, и решили пожениться и создать семью. Мы поделились нашими планами со Стивеном, а он на той стадии своей жизни не хотел иметь детей и пообещал, что будет уважать наше решение и никогда никому ничего не скажет. Потом, как вы знаете, у него появилась своя семья. Как ни странно, призналась мне Нур, я по-прежнему ничего не чувствовала; я положила руки на стол, одну справа от тарелки, другую слева, и, помню, все ждала и ждала воздействия, но произошло только одно: кисти моих рук, казалось, начали блекнуть.