Стрела бога - Чинуа Ачебе Страница 22

Вскоре послышался барабанный бой — это рокотал большой иколо. Он назвал шесть деревень Умуаро в порядке их старшинства: Умуннеора, Умуагу, Умуэзеани, Умуогвугву, Умуисиузо и Умуачала. По мере того как он называл каждую деревню, базарная площадь оглашалась громкими кликами. Потом он назвал деревни в обратном порядке, начиная с самой младшей. Люди стали торопливо допивать вино, так как уже скоро должен был появиться верховный жрец.

Теперь иколо бил беспрестанно. Время от времени он называл имена знатных людей Умуаро, таких как Нвака, Нвосизи, Игбонеме и Удуэзуе. Но по большей части он выбивал на своем языке названия шести деревень и их богов. Наконец он принялся приветствовать Улу, бога всего Умуаро.

Обиозо Эзиколо был уже старик, но в искусстве игры на этом царе всех барабанов он по-прежнему не знал себе равных. Много лет назад, когда он был еще совсем молод, шесть деревень порешили присвоить ему титул озо за его великое искусство барабанщика, столь сильно волновавшее сердца его сородичей в дни войны. Теперь же оставалось лишь диву даваться, откуда он берет в своем преклонном возрасте силу барабанить с таким неистовством. Только взобраться на иколо — и то было настоящим подвигом даже для человека вдвое моложе его. Те, кто находился поближе, окружили барабан и с восхищением смотрели вверх на старика-барабанщика. Какой-то мужчина, как видно его хороший знакомый, выкрикнул ему слова приветствия. Тот откликнулся: «Под знакомую музыку и старуха спляшет!» В толпе рассмеялись.

Иколо был сделан в незапамятные времена из гигантского дерева ироко прямо там, где его повалили. Иколо был так же стар, как сам Улу, по чьему приказу срубили это дерево и выдолбили его ствол, чтобы получился барабан. С тех пор иколо находился все на том же месте и в зной, и в дождь. Его украшали вырезанные по бокам фигуры людей и питонов, а с одной стороны в дереве были вырублены ступеньки; без них барабанщик не смог бы взобраться наверх, чтобы бить в барабан. Когда иколо говорил голосом войны, его украшали черепами, добытыми в прошлых войнах. Но сейчас он пел о мире.

Из святилища Улу донеслись три удара огене. Иколо отозвался на эти звуки и рассыпался в нескончаемых похвалах божеству. Одновременно с этим посланцы Эзеулу принялись расчищать центр базарной площади. Хотя каждый из них был вооружен пальмовой ветвью, которой орудовал как хлыстом, дело это оказалось нелегким. Толпа была возбуждена, и посланцам пришлось применить силу, чтобы освободить небольшое пространство посередине базарной площади. С этой центральной позиции они, неистово размахивая своими хлыстами, начали оттеснять людей к краям, пока зрители не образовали плотный широкий круг. Больше всего хлопот доставляли женщины со своими тыквенными листьями, потому что все они старались занять место впереди. Мужчинам незачем было протискиваться вперед, и они поэтому составляли наружную часть людского кольца.

Снова послышался удар огене. Иколо начал приветствовать верховного жреца. Женщины махали связками листьев из стороны в сторону у себя перед лицом, бормоча молитвы Улу — богу убивающему и спасающему.

Появление Эзеулу толпа встретила громким приветственным ревом, который, вероятно, был слышен во всех окрестных деревнях. Жрец бросился вперед, резко остановился и повернулся к иколо.

— Продолжай! — воскликнул он. — Эзеулу слышит тебя. — Затем он согнулся и, протанцевав три-четыре шага, опять выпрямился.

От пояса до колен его покрывали закопченные волокна пальмы рафии. Вся левая сторона тела ото лба до пальцев ноги была густо намазана белым мелом. Голову его обвивала полоска кожи с орлиным пером, наклоненным назад. В правой руке он держал жезл Нне офо, считающийся прародителем всех жезлов — символов власти в Умуаро, а в левой руке сжимал длинный железный жезл, который дрожал и гремел, когда он вонзал его острием в землю. Эзеулу сделал несколько больших шагов, замирая на миг после каждого шага. Затем вновь ринулся вперед, как будто навстречу другу, которого увидел в пустом пространстве перед собой; вытянув руку, он махнул жезлом влево и вправо. И зрители, стоявшие достаточно близко, услышали, как жезл Эзеулу ударяется о другой, невидимый. Это заставило многих в ужасе отпрянуть перед жрецом и незримыми существами вокруг него.

Приближаясь к центру базарной площади, Эзеулу изображал, как впервые явился Улу и как каждый из четырех дней недели ставил препятствия на пути у его жреца.

— В незапамятные времена, — рассказывал он, — когда ящерицы еще не расплодились по всей земле, весь народ собрался вместе и выбрал меня жрецом его нового божества. И я сказал людям:

— Кто я такой, чтобы носить это жаркое пламя на своей непокрытой голове? Если человек знает, что у него узок задний проход, он не станет глотать семя удалы.

— Не бойся. Тот, кто посылает ребенка поймать землеройку, даст ему и воды, чтобы омыть руку.

Тогда я сказал:

— Пусть будет так.

И вот мы принялись за работу. Был день эке; мы трудились день и ночь, настал ойе, а за ним афо. На рассвете дня нкво, когда солнце принесло утренние жертвоприношения, я взял своего алуси и пустился в путь, и весь народ двинулся за мной. Шедший справа от меня играл на флейте, слева вторил ему другой флейтист. Громкий топот народа позади меня придавал мне сил. Вдруг что-то простерлось прямо передо мной. По одну его сторону лил дождь, по другую было сухо. Я пригляделся и увидел Эке.

— Это ты, Эке? — спросил я.

— Это я, Эке, заставляющий силача есть землю, — отвечал он.

Я взял куриное яйцо и отдал ему. Он принял его, съел и уступил дорогу. И пошли мы дальше, через леса и реки. И вот нам преградила путь дымящаяся чаща, где боролись два человека, стоявшие на головах. При виде этого все, кто сопровождал меня, пустились наутек. Я опять вгляделся и увидел Ойе.

— Это ты, Ойе, загородил мне дорогу? — спросил я.

— Это я, Ойе, начавший стряпать раньше другого и потому разбивший больше горшков, — отвечал он.

Я взял белого петуха и отдал ему. Он принял его и пропустил меня. Тогда я пошел дальше, через поля и дебри, но вдруг почувствовал, что на голову мне давит непомерная тяжесть. Я вгляделся и увидел Афо.

— Это ты, Афо? — спросил я.

— Это я, Афо, большая река, которую нельзя посолить, — отвечал он.

— А я — Эзеулу, горбун, который страшнее прокаженного.

— Проходи, ты еще ужасней меня, — сказал Афо, содрогаясь.

Двинулся я дальше; меня жгло и палило солнце, сек и мочил дождь. И вот я встретил Нкво. Глянул я влево от него и увидел усталую старуху, странно приплясывающую на холме. Глянул я вправо — увидел лошадь и увидел барана. Я заклал лошадь, вытер о барана мачете и тем самым очистился от этого зла.

Теперь Эзеулу оказался посередине базарной плошади. Он вонзил в землю металлический жезл, упруго затрепетавший при этом, и сделал еще несколько танцующих шагов в сторону иколо, который с момента появления жреца бил без передышки. Женщины махали перед собой тыквенными листьями.