Адское пламя - Геннадий Прашкевич Страница 22

Н.Н. Плавильщиков (28.VIII.57): «Часто думают, что написать научно-фантастический рассказ легче и проще, чем обычный. Тут, дескать, выручит сама фантастика. Это глубокая ошибка. Сравните фантастику Алексея Толстого с произведениями Охотникова, Немцова и Компании. Разницу за версту видно. Почему? Да потому, что Толстой действительно писатель, для него фантастическая часть повести или романа только прием, через который он раскрывает читателю нечто от жизни (то же Уэллс, то же Лагин). А Охотников, Немцов?…

Пример не они, а А. Толстой, Уэллс, Лагин.

Жюль Верн устарел, да он и не фантаст, а географ».

Н.Н. Плавильщиков (4.IV.58): «…Как я писал «Недостающее звено»?

Очень часто спрашивают – не у меня, а вообще: как вы работаете; просят: расскажите, как писали такую-то вещь. На эти вопросы нельзя ответить точно: всегда отвечающий будет ходить вокруг да около и спрашивающий не услышит того, что ему хочется услышать. И это понятно. Возьмите какой-либо другой случай. Вопрос: хорошего закройщика спрашивают: расскажите, как вы кроите? Он отвечает: а очень просто. Гляжу на заказчика, делаю несколько промеров, кладу на стол материал и… раз, раз ножницами! Спрашивающий проделывает в точности то же, и… портит материал. Секрет прост: опыт, его словами не передать, а в творческой работе – внутренние процессы, которых не знает сам творящий, как передать словами их. Поэтому ответ будет очень формальный.

Так и со «Звеном». Издательство привязалось: напишите что-нибудь фантастическое о предках человека. Просят сегодня, просят завтра. Мне надоело. «Ладно, говорю, напишу».

И самому занятно: что выйдет?

Немного времени уделить на этот эксперимент я мог. Как и о чем писать?

Питекантроп… А как его – живого – свести с современным человеком? И не ученым, это будет скучно. Вот и придумал своего героя.

А почему его потянуло на питекантропа? Устраивается завязка: встреча с Дюбуа. Кошка на окне – просто так, для интригующего начала и ради причины переезда на другую квартиру.

Затем новая задача. Как устроить встречу Тинга с питеком? Можно – лихорадочный бред, можно – во сне. Но это привяжет Тинга к постели, а мне нужно, чтобы он был в лесу. Цепь мыслей: бред больного – бред пьяного – бред отравленного… Вот оно! Пьяный, сами понимаете, невозможно, да он и не набегает много, а ткнется в куст и заснет. Отравленный – дело другое. Чем отравить? Всего занятнее – чего-то наелся в лесу. Ну, я ищу – чем его отравить. И вы видите, получилось: отрава подходящая во всех смыслах.

А дальше… Придумывается, что могли делать питеки, ищутся способы использования местной фауны тех времен, пейзажа и проч. Выглядит это совсем просто, да так оно мне и казалось: основная работа шла в голове, даже без моего ведома. А потом готовое попадало на бумагу.

Конец пришлось переделывать: редакция потребовала более спокойного конца (у меня было так: Тинг обиделся на Дюбуа, переменил название бабочки и т. д.) и пришлось писать ту мазню, что в конце последней страницы…

Как видите, нужно надумать основную сюжетную линию, а затем подобрать материал. Мне это было совсем нетрудно: я знаю, что примерно мне нужно, а главное – знаю, где это искать. Остается компановка.

Вот и смотрите: научились вы чему-нибудь?

Вряд ли… Можно написать о том же в десять раз больше, но суть останется той же: поиски «объекта» и возможностей его обыгрывания. Отравленный желтыми ягодами обязательно «бегает». И вот – ряд всяких пейзажных и иных моментов, которые должны отразить «беготню» и вообще настроение отравленного. Говорят, это получилось. Не знаю, как с «настроением», но концы с концами я свел. Для меня это был эксперимент особого порядка: суметь показать бред так, чтобы это выглядело явью, с одной стороны, и чтобы все события, якобы случившиеся, были оправданы и состоянием бредящего и окружающей его обстановкой. Тинг видит себя в лесу и прочее тех времен, но бегает-то он по современному лесу. Отсюда ряд пейзажных и сюжетных комбинаций: современность, преломленная в прошлое. Так как наши дни и дни питека не столь уж резко разнятся (в тропиках и подавно) по составу фауны и флоры, то сработать все это было не так уж и хитро.

Конечно – зная.

Вот это-то «зная» и есть одно из двух основных условий работы:

нужно знать то, о чем пишешь, и нужно уметь рассказать, то есть уметь увидеть описываемое и уметь передать это словами, причем не в живой речи, а на бумаге. Для того, чтобы иметь и то и другое, нужно время (особенно для приобретения знаний), а для писателя еще и опыт. Способности – сами собой, но некоторые «средние» способности есть почти у каждого, а Пушкины и Алексеи Толстые – великие редкости и по ним равняться не приходится».

Но самое фантастичное, как всегда, происходило не в книгах, а в жизни.

Г.И. Гуревич (26.VII.88): «…В обойму тогда входили Казанцев, Немцов и Охотников. Самым процветающим был Немцов. «Немцов вездесущ, как господь бог», – сказал мне как-то Казанцев. Самым характерным – Вадим Охотников. Профессиональный изобретатель, он и писал о том, как интересно изобретать. Его «Пути-дороги» – о том, как строили дороги, плавя грунт. Построили и прекрасно! А главный сборник его – «На грани возможного»… Охотников сам полный был такой, больной сердцем, на машине ездил за город, чтобы писать на свежем воздухе. Помню, как он рассказывал чистосердечно: «Вызвали нас в СП, говорят: „У вас в группкоме 350 человек, неужели нет ни одного космополита?“ Ну, мы подумали, что человек вы молодой, инфаркта не будет, к тому же и в газетах вас обругали». Потом он уехал из Москвы в Старый Крым, там и похоронен неподалеку от могилы Грина».

Эх, Булгаков, если бы ты что-нибудь понимал.

Еще в 30-х Александр Беляев заметил в одной из статей, что для романа о будущем (коммунистическом, понятно) необходим новый конфликт – «конфликт положительных героев между собой». В 1962 году на московской встрече писателей-фантастов братья Стругацкие повторили практически те же самые слова. На их взгляд конфликты людей будущего – это «…борьба не добра со злом, а добра против добра. В этих конфликтах будут сталкиваться два или несколько положительных героев, из которых каждый убежден и прав по-своему, и в чистоте стремлений которых никто не сомневается. Они и в ожесточенных столкновениях останутся друзьями, товарищами, братьями по духу».

Сравните это с цитатой из новогоднего интервью, данного братьями Стругацкими газете «Вечерняя Москва» через два года (1964): «Двухтысячный год… Что будет характерно для человечества в то время?… Во-первых, все международные конфликты будут решены. Во-вторых, во всем мире начнется наступление за человека в человеке, разные страны и государства будут использовать в этом отношении опыт, накопленный в СССР, а у нас работа по воспитанию людей нового уже завершится, исчезнут из жизни явления, которым соответствуют ныне понятия мещанства, обывательщины, мракобесия…»