Ящик Пандоры. Книги 1 - 2 - Элизабет Гейдж Страница 22

– Я, возможно, принесу много грязи и дегтя, и креозота в твой музей. Но ты не будешь возражать. И когда люди назовут меня неуклюжим, ты скажешь: «Нет, ничего подобного. У него всего лишь неординарное понятие о том, куда надо ставить вещи». И все твои знаменитые манхэттенские друзья согласятся с твоими словами, найдут, что я очень оригинален и будут приглашать меня на все свои вечера.

Лаура засмеялась, ее носик сморщился, а глаза были полуприкрыты. Он никогда не видел ничего более красивого, чем ее лицо и не слышал ничего более приятного, чем этот ее музыкальный смех.

– Ты сумасшедший, – сказала она.

– Не так уж плохо для человека, как ты думаешь? Одна работа, без отдыха, сама знаешь… Немного безумства может все изменить.

– Ты прав, – она улыбнулась ему. – Человеку это надо. Он крепче сжал ее руку, когда они выходили из поезда. Он, казалось, немного осмелел. И все же какое-то шестое чувство подсказывало Лауре, что будущее, которое он описал, не сбудется.

Она видела это в его лице, хотя знала, что сам он этого не видел.

Это шестое чувство было у нее с самого детства. Именно оно позволяло ей проникать в тайны окружающих ее людей, скрывающиеся за их повседневными лицами, в тайны мира, в котором они жили. Она стала называть такие моменты «мыслями в дождливый день», так как им была присуща меланхоличность и таинственность. Мысли, казалось, сочились из четвертого измерения, как глубокая вода под сияющей поверхностью океана, где проходят странные течения и скрыты еще неоткрытые тайны, их движения затрагивают поверхность, но они остаются незаметными для тех, кто наверху.

Пока она была маленькой девочкой, эти мысли пугали ее, так как в них было что-то запретное, что-то поэтическое и волнующее, что не перекликалось с тем, во что люди – взрослые и дети – верили все вместе и каждый в отдельности.

От этих мыслей Лаура еще больше уходила в себя, создавая для себя новый образ мира.

Более того, эти мысли представляли конкретную опасность, когда она их выпускала на свободу. Члены ее приемной семьи раздраженно отрывали ее от раздумий, заставляя делать что-нибудь по дому, и скоро после ее приезда начали смеяться над ее «рассеянностью».

Даже в те дни, когда Лаура была еще только большеглазой малышкой, она понимала на каком-то подсознательном уровне, что дядя Карел и тетя Марта недолюбливали ее и взяли ее после смерти родителей только потому, что просьба остальных членов семьи была подкреплена суммой, которая позволяла содержать ее под своей крышей. Их дочь Айви, которая по возрасту была почти ровесницей Лауры и воспринимала ее как угрозу, была более откровенно враждебна, в то время, как брат Вейк, уже подросток в те годы, был слишком далек, чтобы оказывать какое-то влияние на жизнь Лауры.

Лаура в своей приемной семье чувствовала себя как рыба, выброшенная на берег.

Принимаемая в семье как неизбежный досадный факт, она только могла смириться с этим и постараться избегать наказаний и обид, которые были свойственны ее положению.

Все изменилось, когда тетей Мартой – женщиной, которая всегда стремилась сэкономить – был открыт ее талант к шитью. Из Лауры сделали семейную портниху, которая сначала перешивала старые вещи, а потом стала просто шить одежду не только для тети Марты и Айви (которые так никогда и не простили Лауру за это), но и для дяди Карела и Вейка.

У Лауры был удивительный талант создавать модную одежду, и семья долгое время экономила на том, что не покупала новые вещи в магазинах. В то же время их одежда выделялась, и соседи восхищались их вещами.

Благодаря этому, Лаура заслужила какое-то уважение в семье, которого не было раньше. Шуток насчет ее содержания становилось все меньше, и ей позволили уединяться, даже выделили отдельную комнату, отдали машинку ее отца и разрешили брать себе остатки ткани, из которых она обычно шила одежду для себя. Но эта перемена не сделала Лауру менее скромной или менее ушедшей в себя. Теперь тайные мысли Лауры поставили как бы занавес между ней и ее семьей. Потом этот занавес расширился и возник между ней и соседями, а позднее и учителями. Наконец, казалось, он стал отделять ее от всех людей, живших в Квинз, Нью-Йорке – людей, которые хоть и стали более знакомыми Лауре, но оставались чужими.

Она не была уверена, приобретала ли она или теряла что-то, живя отдельно от всего остального мира. С одной стороны, занавес «мыслей в дождливый день» между ней и другими делал ее одинокой, так как было ясно, что никто не разделял ее необычный взгляд на вещи. Но с другой стороны, благодаря этому занавесу она видела что-то особенное в людях – что-то, о чем они сами не знали и что нельзя было увидеть ни через что другое, как только через «мысли в дождливый день».

Одна такая мысль была у нее сейчас, и напряжение, с которым Роб держал ее руку, казалось, отвечало на нее без слов.

Этот их вечер был счастливым, хотя в нем присутствовало ощущение скорого расставания и ностальгии. Школа была позади. Впереди ждало короткое лето перемен, за которым последует новая жизнь, которую никто из них не мог себе ясно представить. Теперь они будут взрослыми и будут без сомнения оценивать вещи с другой точки зрения. Возможно, это была наиболее печальная мысль в этот меланхоличный вечер.

Они постреляли по мишеням в тире, и Роб выиграл для Лауры забавную куклу. Они прошлись по боковой аллее, где увидели толстую женщину и худого мужчину, и гермафродита, который был наполовину женщиной, наполовину мужчиной, они увидели уродцев, карликов и идиотов, и маленького человека без рук и ног, у которого сбоку росли три пальца.

Лаура была зачарована ими, они казались ей такими земными и естественными, курили ли они сигареты, пили ли коку или спрашивали ее, в каком классе она училась. Они, наверно, думали, что она была младше, чем на самом деле, и ее миниатюрность пробуждала в них инстинктивное желание защитить ее. Она не хотела уходить от них, и когда настало время идти дальше, маленький человечек без рук и ног пообещал Робу заботиться о ней.

Они покатались на знаменитой лодке, от чего Лаура почувствовала оцепенение и дрожь, и на аттракционе, имитирующем прыжки с парашютом, но особенно страшным для Лауры оказалось гигантское колесо.

Когда огромное колесо остановилось с ними наверху, пока новые посетители забирались в кабинки внизу, Лауре показалось, будто весь мир зловеще остановился на месте, чтобы лучше доказать ей, каким ужасно быстротекущим было время, и как трудно людям держаться на поверхности.

Ландшафт внизу открылся перед ней, такой же далекий и абстрактный, как географическая карта. Время и расстояние отделили Лауру от Бруклина и Квинса, к которым она питала странную любовь. Все эти годы она испытывала чувство, будто ходила по земле, к которой не принадлежала, ища дорогу в лабиринте, где она никогда не ощущала себя твердо стоявшей на земле и где не чувствовала себя дома.

В этот вечер, стоя на пороге своего будущего, она хотела оглянуться назад, на жизнь, которую провела здесь, и собрать ее воедино. Но будущее звало ее, и ее внутренний взгляд, настроенный уже на приключения, которые ожидали за следующим поворотом, не успевал остановиться на земле ее молодости, земле, которая изгоняла ее.