Время быть смелым - Катя Райт Страница 21

— Ты чо, тоже что ли нажрался? — Бросает мне мама как только я выхожу из туалета.

Я смотрю на неё и ничего не отвечаю. Я беру сумку и ухожу из дома.

Я долго брожу по тёмным улицам и плачу. Я не могу больше сдерживаться. Я рыдаю, и слёзы катятся по моим щекам. Если кто-нибудь когда-нибудь узнает, что я гей, мне не жить. А скрываться всю жизнь ото всех я не смогу. Я знаю, что не смогу. Поэтому лучше уж сдохнуть. Прямо сейчас. Я звоню Артёму — он снова не берёт трубку. Я почти на автомате поднимаюсь на крышу одного из домов. Я подхожу совсем близко к невысокому парапету и смотрю вниз. Мне страшно. Я сажусь на холодный бетон и набираю СМС Артему: «Я на крыше. Позвони.» Какой же я дурак, ведь очевидно же, что Левину на мена наплевать. Ему не нужен какой-то гопник-педик. Я могу представить, какие у него образованные симпатичные друзья, с которыми он даже знакомить меня не хотел — стыдился. Я сижу и гипнотизирую телефон. Слёзы всё текут и текут по щекам. Как же противно осознавать себя плачущим слабаком, который даже умереть не может. Через некоторое время телефон пищит. От Артёма приходит СМС: «На какой крыше?» Сволочь, засуетился, ответил-таки. Я пишу адрес. Потом он звонит и говорит, что едет. Значит, ему не наплевать. Или просто не хочет думать, будто я из-за него решил покончить с собой?

Я смотрю заплаканными глазами в тусклые городские звезды и слышу, как медленно открывается люк. Я оборачиваюсь, поднимаюсь — на крыше появляется Артём. Он всё-таки пришел. Он стоит у самого люка и опасливо оглядывается по сторонам.

— Ты один? — Тихо и очень серьёзно спрашивает он.

Я не понимаю, что означает его вопрос. А с кем я тут должен быть?

— Так ты один? — Настойчиво повторяет Артём.

— Да, — отвечаю немного растеряно. — А с кем я должен быть? Я же написал…

— Димка, — он срывается с места, подбегает и крепко обнимает меня, — прости меня! Прости, я дурак!

Левин утыкается лбом мне в плечо и всё просит прощения. Потом вдруг отстраняется, звонит кому-то, говорит, что всё хорошо, и снова извиняется.

— Да что с тобой? — Перебиваю я. — Что случилось?

— Прости, — снова говорит Артём, — я плохо о тебе думал…

— Что ты думал? — Я пытаюсь заглянуть ему в глаза.

— Зачем ты пришёл сюда? — Спрашивает он. — Димка, зачем? Тебе плохо? Расскажи! Только не думай о глупостях! Слышишь, даже не думай прыгать или что там у тебя на уме!

Артём готов расплакаться передо мной. Я смотрю в его глаза — там отражаются огни города. Там отражаюсь я. Он приехал, и значит ему не всё равно. Значит, ему не наплевать на меня. Он обнимал меня только что так, как никто никогда в жизни. Он такой красивый, стоит напротив…

— Я люблю тебя, Артём! — Вырывается у меня, и снова слёзы текут по щекам.

— Я тебя тоже, Димка.

Он говорит искренне. Никогда раньше я не слышал, чтобы Левин говорил так искренне. У него даже голос дрожит.

Мы долго стоим обнявшись. Ветер задувает в спину, треплет волосы Артёма. Левин касается моего лица, а потом целует в губы.

— Зачем ты удалил свою анкету с сайта? — Спрашивает он.

Я смотрю на него в упор. Какой-то странный вопрос. Я только что признался ему в любви. При чём тут анкета? И почему его волнует, что я её удалил?

— Я испугался, — отвечаю. — Испугался, что кто-нибудь увидит, узнает… У меня брат постоянно в моём компе лазает…

Я говорю быстро, но Артём перебивает и утыкается лбом в моё плечо.

— Прости меня! — Шёпотом бормочет он. — Я думал… Я боялся, что ты можешь подставить меня… Подставить своим друзьям… Что ты специально, что притворяешься…

— Как ты мог так думать! Да у меня кроме тебя и друзей-то нет, вообще никого нет…

— А Каримов и эти ваши пацаны…

— Ненавижу их! — Шиплю сквозь зубы. — Ну а куда мне деваться…

Артём обнимает меня и мы сидим молча. На крыше. Глядя в мерцающие огни большого города. Этот город раздавит нас. Меня точно. Артём, у него всё иначе. У него есть родители, которые понимают, есть спорт, есть всероссийские соревнования. Он красивый умный парень. У него большое будущее. Ему и потерпеть-то осталось — всего один уже не полный учебный год. А потом… Потом он наверняка уедет. Он уедет из этого города, из этой страны, станет знаменитым фигуристом, возможно, олимпийским чемпионом. У него будут брать интервью, его будут фотографировать… И мне хочется думать, что ему больше никогда не придется скрывать, кто он на самом деле. А я… Что может ждать меня… В самом лучшем случае женюсь на какой-нибудь Дорониной Насте и буду всю жизнь сидеть у телека, ненавидя своё жалкое существование. Буду тайком по ночам в туалете смотреть гей-порно и дрочить. Буду ждать очередных соревнований по фигурному катанию. Но это в самом лучшем случае. В худшем — меня убьют собственные друзья или брат.

Мы сидим молча ещё очень долго. Становится холоднее, мы кутаемся в куртки в объятия друг друга. Потом Левину звонит мама. Он говорит с ней очень спокойно и нежно. Он говорит, что скоро будет, чтобы она не волновалась.

— Везёт тебе… — тяну я.

— С чего бы? — Хмыкает Артём.

— За тебя, по крайней мере, волнуются…

— Ты бы правда мог спрыгнуть? — Как будто не слушая меня, переводит он тему.

— Угу, — отвечаю, глядя перед собой.

Он закатывает рукав куртки, вытягивает руку и разматывает бинт. Я вижу довольно свежие шрамы у него на запястье.

— Я неудачник и трус, — констатирует Левин.

— Ты что, резал вены?

Я не могу поверить в это. Не Левин! Только не Артём!

— Резал, куда там, — хмыкает он. — Родители вернулись. Я ничего не успел, да и испугался…

— И что они сказали?

— А что? Папа со мной понянчился. Мама не в курсе… — он поворачивается и смотрит мне в глаза. — Ты думаешь, если родители меня не презирают за то, что я педик, это решает все проблемы?

Я ничего не отвечаю и только ловлю каждое слово слетающее с губ Артёма.

— Это ничего не решает. Всё равно я дерьмо. Как бы ни старался, как бы ни лез из кожи вон, я уже никогда не оправдаю их надежд. Хоть пять Олимпиад выиграю.

Артём тяжело вздыхает, выбрасывает недокуренную сигарету и поднимается на ноги.

— Надо домой, — он кутается в воротник куртки.

— Я не пойду, — отвечаю. — Не хочу домой.

— А куда? По улицам всю ночь шататься? Или по подъездам?

— Не знаю, — говорю. — Но дома тошно. Да они и не хватятся.

Я правда не собираюсь идти домой. Не хочу видеть, ни брата, ни отчима, ни даже маму. Всё равно если бы она знала обо мне правду, то возненавидела бы. Идти мне некуда. Хочется попроситься к Артёму, но он никого не водит к себе. А мне сейчас больше всего хочется прижаться к нему, лёжа на узкой кровати, и вот так провести всю ночь. Какой же я сентиментальный идиот на самом деле! Что ни говори, а самый настоящий педик.