Женщина и мужчины - Мануэла Гретковска Страница 20

– Ну, это неплохо. Он в конце концов согласился?

– Да, принимает таблетки уже неделю.

– А ты даешь ему что-нибудь для подстраховки? Панксил, реланиум? – обеспокоенно спрашивал Павел.

Когда Клара решилась предложить Яцеку антидепрессанты, Павел предостерег ее, что некоторые пациенты не выдерживают понижения общего тонуса, которое вначале вызывает прозак, их состояние становится еще хуже.

– Нет, пока что нет. Сон у него хороший, страхов нет. Но ты говорил… Думаешь, прозак не подействует?

– В первые две недели обычно бывает хуже, но общих правил здесь нет. Когда имеешь дело с депрессией, никогда не знаешь, на каком ты свете. Это не то что твои жала, пчелка, – чавкал он, что-то жуя, – вкалываешь иголки в больные почки или в…

– Погоди, еще сам когда-нибудь приедешь ко мне, если никто другой не сможет помочь, – прервала она его ехидные замечания.

– Кто знает, кто знает… Можешь меня уколоть, чтобы волосы выросли?

Павел облысел еще во времена учебы, теперь брил голову, так что лысина была почти не заметна.

– Уколоть? Я тебя кинжалом уколю у твоих собственных дверей. Павел, ты знаешь, как прозак загоняет печень? Язык становится чернее, чем от ягод. Ничего лучшего еще не производят?

– Давай попробуем прозак. Клара, прозак, асентрат, золофт – это все лекарства не для печени.

– А для чего?

– Для дырявых мозгов. Никто ничего не знает.

Клара слышала бульканье и звон столовых приборов.

– Кажется, со вчерашнего дня у Яцека прилив сил. Я измотана, а он еще на лыжах катается. – Клара надеялась, что Павел отметит в этом прогресс.

– Не перегибайте там палку, а то он обессилеет. Разве что…

– Что?

– Разве что это эффект плацебо, а не депрессия.

– Да ну, – Клара не верила в эффект плацебо – у Яцека были хрестоматийные симптомы типичной депрессии. – А ты где, в ресторане?

– Помилуй, разве есть в Варшаве хоть одно заведение, достойное называться рестораном? Я сам готовлю. Бульон из трех видов мяса… А ты почему на лыжах не катаешься?

– У меня с коленом скверно.

– Впервые слышу.

– Потому что мы редко общаемся. – Общались они только по поводу пациентов, которых друг другу рекомендовали, все собираясь созвониться и поболтать, как в старину. – Три года назад меня сбил пьяный скот на скейтборде. Рисковать не хочу. Еще одна операция – и нога перестанет сгибаться.

– Не повезло тебе. Клара, мне надо вывести собаку. Звони в любое время. Ну иди же ко мне, иди, псина…

Послышался почти человеческий вой.

– Что с твоей собакой?

– Веки у нее загибаются, придется резать.

– Веки?

– Такая порода, бернская овчарка.

– Павел, зачем тебе собака с загнутыми веками?! – Это было сказано без издевки.

Она знала его доброе сердце. Он давал приют искалеченным кошкам и больным раком собакам. Психотерапию он выбрал также из сострадания, чувствуя, что быть человеком – больнее всего.

– Зачем мне такая собака? А зачем тебе такой муж? – В его голосе зазвенели неприятные металлические нотки, словно он готовился парировать удар.

Во времена учебы они были добрыми друзьями, но только с виду. Он ходил за ней как тень, сохраняя соответствующую дистанцию. Ни намека на сексуальный интерес. Их разговоры были словно фрагменты конспекта: от такого-то абзаца до конца раздела. Они никогда не говорили друг с другом о своих чувствах, переживаниях, мечтах.

– Я не хотела тебя обидеть.

– Вот и прекрасно, что не хотела. – Он определенно имел в виду прошлое, призывая к себе воспоминания, словно пса, которого они вдвоем могут потрепать по загривку. – В любом случае, мы тесно общались… Патологии притягиваются. Перестань, подожди, – успокаивал он лающую собаку.

– Что?

Когда-то в общежитии, на затянувшейся далеко за полночь студенческой вечеринке, слегка опьяневшая Клара поцеловала Павла в губы. Он взял у нее из рук стакан с водкой и, прополоскав рот, допил ее. Затем с равнодушным видом сел на свое место, продолжая наблюдать за веселившимися и слушать говоривших. Его внимательное молчание побуждало людей к монологам. Поощряемые понимающим взглядом, они начинали откровенничать о себе, а если были совсем пьяны – исповедоваться. Еще до окончания учебы на счету Павла было несколько успешных «сеансов» психотерапии, которые он проводил главным образом на вечеринках. Так что его выбор специальности оказался максимально органичным: Павлу достаточно было быть самим собой, чтобы стать психотерапевтом.

– Мы с тобой оба – чудовища, – примирительно заявил Павел.

– Ты так думаешь?

– Только чудовища умеют любить.

– Угу… Я тут вышла и оставляю на снегу огромные следы… как снежный человек. А ты там, видать, выпил малость, пока варил свой бульон, да?

– Я тебе позвоню. Заботься о Яцеке.

– А ты – о себе. Спасибо… Большое тебе спасибо, Павел.

Клара увидела на парковке Яцека, который прикрепил к багажнику машины лыжи и затем вошел в отель.

Лифт остановился. Рядом был наклеен плакат, рекламирующий бойлеры. Яцек вышел из лифта. В это время суток на этажах было уже пусто. Все двери заперты, гардероб закрыт. Яцек расстегнул куртку и ворот джемпера. Было душно. На окне осел водяной пар, а за окном виднелись мраморные плиты и голубая вода. Кто-то там, однако, был: доносились всплески воды, возгласы и смех. Яцек протер стекло и увидел за ним… римского императора. Со своего балкончика император швырялся виноградом в шумящую толпу внизу. На шезлонгах возлежали безликие статисты, обернутые в простыни, и попивали вино из кубков. Видеокамер нигде не было видно.

– А теперь я! – Император склонился над перилами, глотнув из бутылки. Поперхнулся красным вином. На белых тогах-простынях людей, стоявших ближе всего к балкону, появились багровые пятна.

Мужчины нагишом прыгали в воду, дамы прыгали за ними, но с себя белье срывать не позволяли. Вскоре все орущее общество столпилось в бассейне. Императорская свита швыряла в них фруктами. На голубой глади покачивались яблоки, апельсины и обнаженные женские груди, причем последних с каждой минутой становилось все больше.

Яцека не привлекали яркие краски зрелища: ему вся картина за стеклом виделась грязной, а возбуждение купающихся – утомительным и противным. Уже сам по себе громкий смех, разговоры, здоровый аппетит казались ему невыносимой оргией животной чувственности; что уж говорить о подлинной оргии – к чему ему наблюдать такое?

На этаже, где они сняли номер, Клара в одиночку играла в бильярд.

– Ты не спишь? – Яцек снова выглядел вялым и утомленным.