Летучий Голландец - Андрей Матвеев Страница 20

Они ели калицунья — небольшие слоеные пирожки с начинкой из мягкого белого сыра анфотиро, жаренные на оливковом масле, ели в маленькой таверне на берегу залива Мерабелло, куда приехали с час назад на арендованной Ириной машине, допотопном «фольксвагене-жуке» исчезающей разновидности, а этот был еще и окрашен в редкостную собачью масть: круглые черные пятна, небрежно разбросанные на белом фоне.

Ветер дул с Эгейского моря, легкий полуденный бриз, но волн не было, и Максим отчетливо видел дно, хотя от веранды, на которой они уютно устроились, прячась от зноя, до моря было метров двадцать.

Он не мог предположить, что это море настолько захватит его, поглотит, приворожит с первого мига встречи, еще в Афинах, когда, взяв в аэропорту такси, они приехали в Пирей и начали искать причал с паромом на Крит, но оказалось, что таких причалов несколько, и расположены они в самом дальнем, восточном секторе, куда ходят специальные автобусы, раздолбанные и битком набитые желающими как можно скорее покинуть столицу людьми — и туристами вроде них, и местными, среди которых большинство составляли греческие бабульки в черных платьях и черных же платках, с какими-то немыслимыми баулами и непременным мобильником, болтающимся на груди.

Он увидел море и понял, что влип.

Даже здесь, у паромного причала, где полные портового мусора волны бились о грязный ноздреватый бетон, у моря был какой-то непредставимый цвет — не синий и не голубой, не зеленый и не торжественно-аквамариновый.

Скорее жемчужный с непривычным розоватым оттенком, хотя, может, дело было в солнце, которое уже опускалось за горизонт — как правило, рейсы на Крит ночные, двенадцать часов пружинистого сна — и ты у цели.

Их паром назывался «The Crete Island», «Остров Крит», трехпалубный и покрашенный в цвета греческого флага — белый с синими полосами.

Такой же расцветки флаг развевался над кормой.

В широко открытый трюм въезжали по пандусу машины: им тоже надо было на Крит; туда надо было и странной, весьма пожилой даме, стоявшей перед ними в очереди к стеклянной будке пограничного контроля, в которую незадолго до того ввалился потный лысый толстяк в клетчатой рубахе и брюках на помочах и сразу же начал ставить отметки в паспорта.

Пожилая дама крепко сжимала ручку чемодана на колесиках своими высохшими лапками, украшенными большими, мерцающими в лучах заходящего солнца перстнями, а ее высохшую морщинистую шею обвивала тройная нитка крупного натурального жемчуга.

— Скоро я тоже стану такой! — пробормотала Максиму на ухо Ирина, но старушенция оглянулась, посмотрела на них неодобрительно и сказала:

— Frightening ones were different once!

— Переведи! — попросила Ирина.

— Те, кто внушает страх, когда-то были другими, — перевел Максим.

Дама с чемоданом уже поднималась по пассажирскому трапу, толстяк пропустил Ирину, перелистал паспорт, протянутый ему Максимом, тюкнул в него печатью и улыбнулся.

Максим улыбнулся в ответ, подхватил почти такой же, как у старухи, чемодан на колесиках и поспешил вслед за Ириной, вступившей на трап и оставившей позади себя двух бортпроводниц в белых блузках и облегающих синих юбках, которые проверяли билеты и желали пассажирам счастливого пути.

Паром дал первый гудок.

Максим смотрел на Ирину снизу вверх и понимал, что она всерьез готовилась ехать на курорт вместе с ним: коротко подстриглась и выкрасилась в жгучую брюнетку, хотя, возможно, он не прав и она всегда наводит лоск перед отпуском, пусть и таким коротким — всего десять дней.

Самолетом в Афины.

Из Афин паромом на Крит.

Потом тем же транспортом обратно.

Их каюта была на средней палубе, дежурный стюард по виду явно не грек, торжественно передал их с рук на руки дежурной горничной, тоже, скорей всего, не гречанке: что-то славянское в лице, может, смесь польской и хорватской кровей, может — сугубо польская… Следуя за ней, Максим протащил чемодан по коридору и вошел в открытую дверь небольшой каюты по правому борту, ближе к носовой части парома, с уютным закутком душа, застеленной кроватью, откидным столиком, нестандартным, привинченным к полу креслом и широко открытым в просторы моря иллюминатором.

Паром во второй раз загудел ревуном, а вскоре и в третий. Раздался звук заработавших турбин. Максим посмотрел в иллюминатор: причал потихоньку отплывал назад, исчезали из поля зрения и Афины с ясно видневшейся над городом в этот предвечерний час шапкой ярко-фиолетового смога, которая в недалеком будущем окончательно поглотит эту обитель давно исчезнувших, но все-таки не погибших восторженных и суровых богов.