Малая Глуша - Мария Галина Страница 20

– Вот теперь проходите, – он указал рукой в неопределенном направлении, – сюда. Направо и еще раз направо. Третья дверь. Нет-нет, не сюда. Там гальюн. Мористее загребайте.

Окно в торце комнаты-пенала выходило на перекресток, где, мигая желтым, стоял асфальтоукладчик. По обоям ползли пятна сырости. На стене висел на плечиках белоснежный китель, прихлопнутый фуражкой с крабом. Рядом, на календаре, застенчиво прикрывала рот подмигивающая японка.

Петрищенко подвинула себе венский стул с гнутой спинкой, но ножка за что-то зацепилась.

– Извиняюсь, – сказал сэконд.

Под стулом высился неровный строй пустых бутылок.

Вася уселся на диван и какое-то время мрачно разглядывал сэконда. Тот занервничал, на верхней подбритой губе выступили капельки пота.

– Извиняюсь за бардак, – повторил он, – мы с супругой разошлись… ну, разменялись… остался диван, вот, а что?

– А что? – доброжелательно переспросил Вася.

– Погода паршивая, – сказал Трофименко, – спину так и ломит. Застудил в прошлом рейсе. Сыро.

– И не говори, – согласился Вася, достал пачку «Беломора» и стал стучать по донышку, выстукивая папиросу.

– Ну, – Трофименко глубоко вздохнул, – грубо говоря, чем обязан?

– А ты, друг, так уж и не знаешь? Нет?

– Это с «Мокряком» связано? Или как?

– Тебе «Мокряка» мало, друг? – печально сказал Вася.

Он поднялся с дивана, взял ободранную табуретку и устроился на ней верхом.

– Все тайное, – укоризненно сказал он, – когда-нибудь становится явным.

– Ну да? – удивился сэконд.

– Вы, случайно, – ласково спросил Вася, – совершенно случайно, ничего на берег не списали? В обход СЭС-2… Ну, мало ли что, острый аппендицит или там острый психоз, э?

– Таки Бабкин, – печально заметил сэконд.

– Таки Бабкин, – согласился Вася.

– Так я и знал! – сказал сэконд и замолчал.

– Да? – подсказал Вася.

– Кэп для «Мокряка» премию, ну, экипажу… непопулярен он был, хотел популярность поднять… вот и дал отмашку. А что?

– Да ничего, собственно, – сказал Вася, – ну, как бы отвечать придется. А у нас тоже премия горит, из-за вас, между прочим.

– Вы это… на работе пьете? – тоскливо спросил сэконд. – Только у меня рюмок нет. Одна вот, для дамы.

* * *

– Мы Океан любим, песни про него поем, а он нас нет.

Трофименко подлил Васе водки. Петрищенко поморщилась, но промолчала.

– То есть, ну, терпит иногда… кое-кого. Но вообще нет, не любит. Потому что мы сверху его тревожим. И еще потому, что теплые и гудим. Винты, всякие токи, вибрация. Его и раздражает.

– Постой, – вмешался Вася, – а киты?

– Что – киты?

– Они тоже теплые и гудят. Я читал, они песни поют, идет стадо и поет, а другое стадо за тысячу километров его слышит.

– Киты, – сказал сэконд, – явление природное. Океан к ним привык. А мы каких-то паршивых двести лет плаваем на железках. Ему противно. Зудит везде. Вроде блох или еще чего похуже.

– Ты, Коля, – доброжелательно сказал Вася, – фантастику любишь. Стругацкие, Лем… Мыслящая плазма, то-се…

– А какая разница? Я читал, вода, если ее много, тоже не просто вода. Вся между собой связана. Вся.

– Ты хочешь сказать, мой мариман, что весь Мировой океан – одна большая молекула? – уточнил Вася.

– Ну да. И внутри нее, внутри этой штуки все движется. Течения глубинные, донные… Слои пресной воды, тяжелой воды, холодной воды. И галлюцинирует он, сам себе, просто так, для интереса. То есть, я думаю, НЛО всякие… это его глюки. Недаром люди видели, как они из океана взлетали. А до этого – сирены, русалки. Чудовища на скалах. Тоже глюки. Он наводит. Он и «Марию Целесту» распугал. Нарочно.

– Насчет НЛО не уверен, – возразил Вася, – Леонов вроде видел, когда в открытый космос выходил. Кстати, американцы наблюдали на обратной стороне Луны какие-то корабли на грунте. Вообще – объекты на грунте. И огни.

– Вася, а ты откуда знаешь? – удивилась Петрищенко.

– Так записи переговоров же есть, – пояснил Вася.

– Наверняка секретные.

– Ну и что?

– Верно, – согласился Трофименко. – От людей ничего не скроешь. Ну, будьмо.

– Будьмо. Я так думаю, их лет через тридцать рассекретят. Тогда мы все узнаем. Есть на Луне наши братья по разуму или нет. И какого черта они там делают. Так ты из-за НЛО списался или что?

– При чем тут НЛО, – отмахнулся Трофименко. – Что я, НЛО не видел? Просто нервы стали никуда.

– Это я вижу. Пить, Коля, надо меньше. Я знаю, я опытный.

– Ни хрена ты не видишь. Что пальцы трясутся, это, извиняюсь, фигня. Цветочки. А ягодки это там, в море. Прикинь, восьмибалльный вторую неделю подряд, вахта тяжелая, несколько ночей не спал. И вот начинаю слышать музыку. Играет все время, играет. И казачий хор поет.

– Радио у кого-то играет, а тебе фонит. По переборке или там вентиляция…

– Я и сам сначала так подумал. Но казачий хор петь пять часов подряд не может! А потом оно еще со мной говорить начало.

– Кто?

– Так радио же. Боцман, говорит, соскочить собирается, ты рапорт на него подай, а не подашь, тебя из каюты выселят. А у меня хорошая каюта была, удобная. Жалко.

– Подал рапорт?

– Вот еще. Буду я какому-то радио верить. Боцман у нас хороший мужик, старательный.

– Соскочил?

– Где? Посреди океана? Нет, в порту приписки сошел, все как положено, не просыхал весь рейс – это да. Но знаешь, что смешно? Из каюты-то и правда выселили, к третьему подселили. Под совершенно идиотским предлогом. Все, думаю, пора на берег. Жена опять же заела. Хватит, хватит, мол, поживем как люди. А сама взяла и ушла, с этим… И где были мои глаза? Ведь что такое крашеная блондинка? Заведомо нечестная женщина!

– Коля, ты гонишь. Уводишь от темы. Ты про последний рейс давай.

Трофименко покачал в стакане водку, на манер коньяка, он и стакан держал словно коньячную пузатенькую рюмку.

– Да, – сказал он наконец, – паршивый рейс. Хуже еще не было. Заводили судно в порт, чуть танкер кормой не задели… И вообще паршиво, собачились всю дорогу, комсостав собачился, а это последнее дело. Бабкин этот ходит, и лицо у него…

– Да?

– Уши острые, или… если краем глаза посмотреть, так и не Бабкин вовсе… и усмехается. А потом и вовсе рехнулся, все бежать куда-то пытался. Повязали его.

Он замолк.

Слышно было, как за дверью в длинном темном коридоре старуха говорит по телефону, жалуясь на плохое пищеварение.