Гипсовый трубач, или Конец фильма - Юрий Поляков

История эта началось утром, когда жизнь еще имеет хоть какой-то смысл.

Ранний телефонный звонок настиг Андрея Львовича Кокотова в належанной теплой постели. Он недавно проснулся и теперь полусонно размышлял о том, что разумные существа есть, вероятно, не что иное, как смертоносные вирусы, вроде СПИДа, которыми одна галактика в момент астрального соития заражает другую. После вчерашнего посещения поликлиники и одинокого вечернего возлияния он был невесел, мрачна была и его космогоническая полудрема.

Будучи по профессии литератором, Кокотов вяло прикинул, можно ли из этой странноватой утренней мысли вырастить какой-нибудь рассказ или повестушку, понял, что, скорей всего, нельзя - и погрустнел. А тут еще это внезапное телефонное беспокойство как-то нехорошо вспугнуло сердце, и оно забилось вдруг с торопливыми и опасными препинаниями, Встревоженный писатель с обидой подумал о том, что надо было вчера заглянуть еще и к кардиологу: сорок шесть - самый, как говорится, опасный мужской возраст.

Телефон все звонил. Андрей Львович встал и побрел на кухню.

Впрочем, «звонил» - чересчур громко сказано. Все предразводные месяцы Кокотов и его бывшая супруга Вероника использовали аппарат так же, как старорежимные крестьяне - шапки, а именно: швыряли оземь в качестве последнего и неопровержимого доказательства своей правоты в семейном конфликте, которому стало тесно в двуспальной кровати. И если раньше после ослепительной ссоры Андрей Львович закипал вожделением и страстно желал задушить жену в объятьях, то в последний год их близлежащего сосуществования он хотел ее просто придушить. И однажды целую бессонную ночь посвятил рассуждениям (конечно, чисто умозрительным) о том, куда потом можно было бы окончательно спрятать труп, чтобы не сесть в тюрьму. Перебрав вариантов двадцать, жестоких и небезукоризненных, он, наконец, додумался: надо купить в магазине «Ребята и зверята» аквариум со стаей пираний, очень модных в последнее время среди серьезной публики. И, как говорится, - концы - в воду! Однако эти чешуйчатые людоедки, оказалось, стоят огромных денег! Тогда Андрей Львович замыслил написать про это рассказ, но не решился - из суеверия.

Начался же семейный распад с того, что у Кокотова появилось болезненное ощущение, будто в их спальне поселился кто-то третий, невидимый. И Вероника, прежде отличавшаяся веселой постельной акробатичностью, с некоторых пор превратила интим в редкие и показательно равнодушные супружеские телодвижения, словно доказывая этому невидимому третьему свою полнейшую незаинтересованность в брачных соединениях. А на мужа она стала поглядывать с некой иронической сравнительностью. Так пляжная дама, проводив влажным взором загорелого атлета, с тоскливой усмешкой смотрит на своего законного животоносца, приканчивающего восьмую бутылку пива…

– Коко, - объявила Вероника однажды утром за кофе, - я должна тебе сообщить одну важную вещь!

– Какую, Нико?

– Мы разводимся!

– Почему? - спросил Андрей Львович не из любопытства (он давно этого ждал), а скорее из чисто писательской привычки выстраивать диалог.

– Потому что ошибки надо когда-нибудь исправлять…

Развели их без осложнений: потомства они так и не завели (дети, как и пираньи, стоили дорого), а на жилплощадь и совместно нажитое имущество, смехотворное, если быть откровенным, Вероника не имела никаких претензий. Эта бессребреная странность некоторым образом разъяснилась, когда они вышли из суда, и бывшая супруга, точно разнузданная кобылица, потряхивая мелированной гривой, радостно поскакала к огромному джипу. Вскочив на подножку, она обернулась, показала бывшему мужу длинный язык и, победно хлопнув дверцей, скрылась за непроглядными стеклами, исчезла, так сказать, во тьме своей новой светлой жизни.

А телефон все звонил…

На кухне царило то неприглядное бытовое разложение, какое часто встречается в домах недавних холостяков. На тарелке усыхала грубо расчлененная и недоеденная селедка, посыпанная одряхлевшими кольцами фиолетового лука. Чуть выгнулся, почерствев за ночь, забытый кусок черного хлеба. В бутылке оставалось довольно водки, что свидетельствовало о мужском одиночестве, пока еще не перешедшем в неутолимое пьянство. Аппарат фирмы «Тесла» был обмотан разноцветным скотчем и напоминал античную вазу, кропотливо собранную из кусочков. Он даже не звонил, а жалобно верещал из-под кухонной табуретки, словно принесенный с улицы мусорный котенок. Вечор Кокотов хотел от тоски и для познания жизненных глубин позвонить какой-нибудь телефонной возбудительнице, даже отчеркнул в рекламной газетке номерок горячей линии «Ротики эротики». Но так и не собрался с духом. А зря! Дело в том, что у него появился любопытный сюжетец для нового романа из серии «Лабиринты страсти».

Сюжет такой. Он и она. Ромео и Джульетта. Роман и Юля. Сослуживцы. Работают в одном порно-журнале «Афродозиак». И вот между ними по тайным законам влечения возникает чистое, светлое чувство, которое лишь иногда, очень редко, проникает в нашу жизнь, словно луч солнца в канализационный люк. Роман - фотограф: снимает «обнаженку». Юля - редактор: сочиняет письма, которые якобы приходят в «Афродозиак» от читателей, переживших острое сексуальное приключение.

Ну вот, например:

«Дорогая редакция! Это случилось в Италии, во время экскурсии к жерлу вулкана Санта-Лючия. Вся наша группа уже насладилась красотами клокочущей преисподней и начала спускаться вниз. А мне - не знаю почему - захотелось остаться наверху, продолжая смотреть вниз на инфернальные всполохи магмы. И вдруг я с ужасом и негодованием почувствовала, как чья-то требовательная конечность нырнула ко мне под юбку и нагло пытается проникнуть в мой собственный кратер, защищенный только ажурными «стрингами», которые я перед отпуском купила в магазине «Дикая облепиха». Я обернулась, чтобы отхлестать наглеца по щекам, но моя рука неподвижно застыла в воздухе: это был Николай - самый юный, скромный и симпатичный член нашей тургруппы. Он смотрел на меня так робко, так нежно, так влюбленно…»

Тут Юля отрывается от компьютера и вспоминает, с каким ласковым сочувствием Рома смотрел на нее во время недавней планерки, когда шеф-редактор орал, предынсультно перекосив металлокерамический рот: «Запомните раз и навсегда: мы пиарим только "Мир белья". У нас договор! Если я еще раз обнаружу в вашем тексте, Юлия Викторовна, хоть намек на "Дикую облепиху", я вас уволю. Понятно?»

А Рома? Что Рома? Он, сердешный, тщательно выставляя свет, чтобы поразвратнее запечатлеть свежевыбритый цветок счастья, принадлежащий стареющей фотошлюхе, тем временем томительно думает о том, как странно глянула на него Юля, проходя вчера по редакционному коридору…