Гавайи: Миссионеры - Джеймс Миченер Страница 2

– Для меня является большой честью представить студен там Йельского колледжа, – просто начал президент Дэй, – человека, обладающего, пожалуй, одним из самых сильных и мощных голосов во всем мире. Когда начинает говорить Кеоки Канакоа, в нем звучит глас повелителя Оухайхи. Он обращается к мировому сознанию, к вам, молодые люди, к тем, кто уже посвятил себя службе Иисусу Христу. И голос Кеоки Канакоа несет в себе вызов, особый, ни с чем не сравнимый вызов!

При этих словах юный богатырь, ростом не менее шести футов и пяти дюймов, и весивший, наверное, более двухсот пятидесяти фунтов, поднялся со своего места и одарил публику ослепительной улыбкой, после чего вознес руки к небу, как настоящий священник, и начал молиться:

– Да благословит Господь мои слова, которые я хочу сейчас передать вам. Да откроет он ваши сердца, чтобы вы могли услышать меня!

– Да он говорит даже лучше меня! – шепнул соседу на ухо Джон Уиппл, но Эбнер даже не улыбнулся. Шутка не развесе лила его, потому что в эту минуту ему, как никогда, хотелось снова очутиться в своей комнате, чтобы продолжить свою работу. Ему казалось, что сейчас он как раз дошел до самого главного момента в своем эссе, когда профессор так некстати вытащил его на лекцию какого-то варвара с Оухайхи.

Но когда смуглый великан заговорил, не только Эбнер, но и все остальные, собравшиеся в зале, притихли и внимали, затаив дыхание, обаятельному молодому дикарю. Он поведал им о том, как ему удалось сбежать от своих соплеменников-идолопоклонников, с острова, где царили полигамия, грубость и жестокость. Он рассказал о первой встрече с христианским миром, подробно вспоминая о том, как после прибытия китобойного судна в Бостон попытался получить разрешение на выступление в Гарварде, но его там только высмеяли. Затем он пешком отправился в Йель, отыскал прямо на улице президента Дэя и обратился к нему со словами:

– Я пришел сюда в поисках Иисуса Христа. – И тогда глава Йеля ответил незнакомцу:

– Если вы не найдете его здесь, то колледж придется закрыть.

Кеоки Канакоа говорил в течение двух часов. Иногда его голос становился больше похожим на шепот, когда он начинал повествование о тех темных злодеяниях, которые творились на его родных островах Оухайхи, о том ужасе, в котором погрязли его соплеменники. Иногда этот неповторимый голос начинал грохотать, словно волны прибоя. Кеоки обращался к сидящим в зале молодым людям с просьбой приехать на острова. О, сколько они могли сделать доброго во имя Христа, если бы только постарались донести до местных жителей Его слово! Но больше всего потрясло публику – и ту, что слушала Канакоа раньше, в других местах Новой Англии, и ту, что пришла в зал сегодня – так это рассказ о том, как тяжело живется на островах Оухайхи без Христа.

– Когда я был маленьким мальчиком, – негромко начал воспоминания лектор на чистом английском, которому он обучался в различных церковных школах, мой народ поклонялся ужасным богам, таким, например, как Ку, который считался богом сражений. Ку требовал от островитян бесконечных человеческих жертв. И где же жрецы находили для кровожадного бога эти жертвы? Накануне дня пожертвований мой отец, губернатор Мауи, обычно говорил своим помощникам: "Нам требуется человек". Затем помощники собирались вместе, и один из них предлагал: "Давайте возьмем Какай, я уже давно им недоволен". А другой мог высказаться и иначе: "По-моему пришла пора забрать вот такого-то, а его земли достанутся нам". Ночью к "избраннику" предательски подкрадывались сзади двое заговорщиков, а один встречал его лицом к лицу и с улыбкой интересовался: "Приветствую тебя, Какай, как прошла сегодняшняя рыбная ловля?" Но прежде, чем несчастный успевал ответить…

Дойдя до этого трагического момента в рассказе, Кеоки тренированный своими наставниками-миссионерами, взял театральную паузу, выждал несколько секунд, а затем, воздев вверх руки, продемонстрировал аудитории смертельную веревку, свитую из кокосовых волокон.

– Пока человек, подосланный моим отцом, продолжал ухмыляться, один из заговорщиков набрасывался на жертву сзади и связывал несчастному руки. Другой человек накидывал петлю ему на шею… вот так.

С этими словами лектор нарочито медленно скрестил руки так, что веревка затянулась в тугой узел. Захрипев, Кеоки снова выждал пару секунд, и затем голова его, словно бездыханного, упала на грудь. В это время казалось, будто все его тело вырывается из узкого, не по размеру, американского костюма. И когда Кеоки опять "ожил", то лицо его выражало искреннюю печаль и сожаление.

– Мы совсем не знаем Христа, – тихо, словно извиняясь, произнес он, и на этот раз многим почудилось, что голос великана доносится до них из склепа.

Затем Кеоки перешел к заключительной части, отчеканивая каждое слово, словно стуча молотом по сердцам слушателей. Слезы градом покатились по его щекам, и теперь каждому стало очевидным, какие ужасы приходилось переживать этому молодому человеку на своей родине.

– О юноши, посвятившие себя Господу! – взмолился Кеоки. – На островах моего отца бессмертные души каждую ночь отправляются в вечный ад, и в этом повинны вы! Это происходит из-за вас! Вы не донесли слово Христово до моих островов! Мы жаждем услышать его, мы не можем более существовать без него. Неужели вы настолько безразличны к нашим судьбам, что так никогда и не донесете слово Иисуса до нас? Не ужели в этом зале не найдется ни одного молодого человека, который смог бы сейчас подняться и сказать мне: "Кеоки Канакоа, я поеду с тобой на Оухайхи и спасу ради Иисуса Христа триста тысяч душ".

Великан замолк. Испытывая глубочайшее понимание и со чувствие к молодому человеку, президент Дэй протянул ему стакан воды, но Кеоки, жестом отстранив его, сквозь горестные всхлипывания продолжал:

– Неужели никто не поедет вместе со мной для того, чтобы спасти эти несчастные души?

Он сел на свое место, и все тело его ещё долго сотрясалось. Некоторое время этот человек, сраженный собственным откровением, пытался успокоиться, а затем президент Дэй осторожно увел его со сцены.

* * *

Воздействие миссионерской проповеди Кеоки на соседей по комнате Хейла с факультета богословия и Уиппла с медицинского было поистине ошеломляющим. Студенты покидали лекционный зал в полном молчании, при этом каждый из них размышлял о несчастной доле островитян, которую так красочно и доходчиво обрисовал молодой великан. Очутившись в своей комнате, они даже не стали зажигать лампу и легли спать в темноте, сраженные тем, что Кеоки обвинил их в полном равнодушии к своим соотечественникам. Когда весь кошмар обвинения окончательно дошел до сознания Эбнера, юноша расплакался – впрочем, он родился и вырос в эпоху всеобщей сентиментальности, – и когда встревоженный Джон спросил его: "Что случилось, Эбнер?", фермерский сын ответил:

– Я не могу даже помыслить о сне. Мне видятся эти несчастные люди, души которых заранее обречены на вечное пребывание в аду.

Это было произнесено с таким выражением, что Джон сразу понял все: перед мысленным взором его товарища проплывала каждая отдельная душа и срывалась в вечное пламя, а несчастный Эбнер страдал и не мог перенести такого горя.