Лучшая ночь для поездки в Китай - Дэвид Гилмор Страница 18

Никакого ответа. Я подождал на кухне еще минутку. Подумал, она может еще передумать. А потом ушел.

Этим утром улицы выглядели достаточно уродливо, так же как и люди на них, пластмассовые рыла вместо лиц, слегка замаскированные звериные морды. Водитель такси посмотрел на меня угрожающе, когда я попросил его выключить радиосвязь. На светофоре мои глаза натолкнулись на мужчину, у которого был нездоровый загар. Он стоял перед универсамом, доедая пакет картофельных чипсов. Потом надул пакет и хлопнул его о тротуар. Заметив, что я на него таращусь, он оглянулся, словно говоря: «Ну и что ты за это со мной сделаешь, парень?»

— Спаси меня от всего этого, Саймон, — прошептал я.

К тому времени, как я добрался до отеля, я был так обеспокоен, что еще миг — и разразился бы слезами. Прошмыгнул через вестибюль, опустив голову. Это было одно из таких утр, когда непременно наткнешься на кого-нибудь, с кем не виделся целую вечность, с кем-то, кому не терпится тебя повидать, кто жаждет оказаться очень близко от тебя, хорошенько тебя рассмотреть после всех этих лет. Я веко — чил в лифт, нажал кнопку, от свободы моего номера меня отделяла всего секунда, когда я услышал, как с той стороны вестибюля радостно выкрикивают мое имя. Мистер Харт, [3]женоподобный, лысеющий человек в замечательных костюмах. Он никогда не упустит случая сделать умное замечание. Вот уже торопится ко мне.

— Вчера вечером здесь был полицейский, — сказал он.

— О?

— Спрашивал вас.

— В самом деле?

— Спрашивал, есть ли у вас подружка.

— Есть ли у меня подружка?

— Конечно, я бы ему не сказал, даже если бы знал. — Он смотрел на меня с сочувствием. — Я сказал: думаю, что нет.

— Очень тактично с вашей стороны.

— Он также хотел знать, ночуете ли вы здесь каждую ночь. Или уходите — пешком, или берете такси.

— Пухлый парень, сальные волосы?

— Очень плохо одет, — сказал мистер Харт.

— Я его знаю.

Он понизил голос, получая удовольствие от конспирации:

— Упоминались еще другие вещи.

— Другие?

— Кое-что, что может быть воспринято как проблема. Эксцентричное поведение. И так далее и так далее. — Это он произнес шепотом.

— С ним все ясно, — сказал я.

— Я спросил его, не хочет ли он поговорить с вами лично. Он сказал — нет, не теперь.

— Благодарю вас, мистер Харт.

— Я подумал, вам следует знать.

— Благодарю вас, мистер Харт.

— Это добавило вечеру немного остроты.

— Не сомневаюсь, что так оно и было.

Я вошел в лифт; проехал восемнадцать этажей без остановок, пробежал по коридору, опасаясь попасться на глаза горничной. Что за ужас? Почему я так напуган? Чего мне, собственно, бояться, на этой стадии игры? Но я чувствовал, как предостерегающая рука сжимает мое сердце. Это прикосновение говорило: за углом тебя ждут ужасные последствия.

Я вытащил бутылочку таблеток с морфином (засунул их за бутылку виски), вытряхнул одну на ладонь и выпил вместе со стаканом воды. Задвинул занавески и лег на кушетку. Несколько минут неуверенности, и таблетка подействовала; я почувствовал, как сухожилия моей спины расслабляются, словно отклеиваются. Я подумал: из-за чего была эта дурацкая ссора? Удар? Люди получали удары этой ночью по всему городу. Я вздохнул. Закрыл глаза. Понял, что делать. Отдохнуть здесь немного, потом позвонить Джессике, сказать кое-какие обязательные вещи, то да се. Странно, сегодня утром я чувствовал оптимизм по поводу Саймона. Моя недавняя грусть. Кто бы не дал ему за это по физиономии? И постепенно ужас всего этого, бледное лицо Джессики, Морли, слетающий со стула, парень в бейсболке увяли, стали чем-то вроде незначащего пустяка. Лицо здесь, слово там — все соскользнуло в глубину.

Когда я проснулся, со светом было что-то не то. Я лежал на кушетке, гадая: что не так со светом? Он казался жестким, каким-то чересчур реальным. Невозможно, думал я, объяснить, какую депрессию может вызвать у человека определенного вида свет. Прозвучит несколько эксцентрично. Он утверждает, что солнечный свет вызывает у него депрессию. Нет, поправимся, определенный солнечный свет вызывает у него депрессию. Это личное дело каждого, все это. Какое облегчение (будем откровенны) — бросить все это, освободиться от этого стресса. Потому что одиночество — это ощущение, что-то вроде подвешенного мертвого груза в середине груди. Почему человек все время цепляется и цепляется за кончики чужих пальцев? О, это ты. Рад, что ты пришел.

А потом я понял, что не так со светом в моей комнате. Интервью, утреннее интервью с чиновником из Миннеаполиса. Я пропустил его. Я стоял над унитазом, пытаясь пописать, пытаясь вспомнить, как писать, когда зазвонил телефон. Я схватил трубку, во рту была сухая фланель.

Это был босс.

— Ты чувствуешь себя лучше? — сказал он.

Я не смог ничего ответить. Он сказал:

— Джессика передала мне, что у тебя простуда.

— Похоже на то, — сказал я, поворачивая кран и брызгая водой в свой опаленный рот.

— У моей секретарши на прошлой неделе было то же самое.

— Правда?

— Просто встала и сказала: «Мне нужно уйти домой».

— Вот так. Это то самое.

— Бейджинг-грипп.

— Должно быть. Переехал меня, как поезд.

Пауза.

— Мы взяли Джейн на замену тебе.

— Как она справилась?

— Джейн — это Джейн.

— Хорошо.

— Она уже год стонет и клянчит съемки. Так что я дал ей шанс.

— Но она справилась?

— Послушай, нам с тобой нужно как-нибудь встретиться, — сказал он.

— Точно. Отлично.

— Ты знаешь, твой контракт нужно возобновлять.

— Я забыл.

— Как насчет обеда? Я приглашаю. Ты выбираешь место.

— Замечательно.

Можно было слышать, как он листает страницы ежедневника.

— Как насчет пятницы?

— Наверное, это слишком скоро. Может быть, на следующей неделе.

— Приходи, и застанешь меня в кафетерии, — сказал он, словно бы не слышал меня. — Полвторого тебя устроит?

— Полвторого, ладно.

Восстановившись от этого звонка, вдохновившись близким освобождением, я позвонил Джессике. Я думал: воспользуемся моментом. Но она не взяла трубку. В аппаратной, подумал я, бедная Джессика, всегда в аппаратной. И вдруг я резко осознал, что не думаю о Саймоне. Я поймал себя снова, что отдыхаю от него, от чувства его отсутствия. Словно столкновение с плохим человеком в театре и когда собака приперла меня к ограде, я уплыл, пусть только на несколько мгновений, улизнул от своего положения. От своего существования.