Большая охота на акул - Хантер С. Томпсон Страница 178

Поэтому у Дрейка не было необходимости спрашивать, зачем двум купающимся в наличке мексиканцам понабилась его яхта или даже почему один из них поднялся на борт с автоматом «узи». Он уже совершал такие вояжи и считал, что даже в безлунную ночь, даже на скорости шестьдесят миль в час распознает каждую волну и впадину…

Но он был не готов к тому, что на сей раз случилось на обратном пути из Бимини. Они почти добрались домой, сбросили скорость в полумиле или около того от южной оконечности Ки-Бискейн, как вдруг его ослепил свет прожекторов, ударивших ему в лицо с обеих сторон, и темноту пропиши автоматные очереди. Мексиканец с «узи» погиб еще до того, как Дрейк услышал первые выстрелы. «Узи» упал в воду, а мексиканец осел в рубке с десятком больших дыр в груди. Дрейк почувствовал, как вибрирует в воде яхта, когда ее корпус начал буквально трещать под перекрестным огнем.

– Нас окружили! – заорал он. – Нас убивают!

Потом он упал на палубу и попытался спрятаться за трупом, а Оскар в этот момент дорвался и до штурвала, и до дросселя. Скоростная яхта с ревом рванула вперед, и в следующий момент Дрейк почувствовал, как его буквально подняло в воздух, когда «сигарета» пронеслась прямо по двадцатифутовому катеру. И вдруг полная тишина, яхта идет в сторону Майами на скорости шестидесяти миль в час, кабина на шесть дюймов от пола полна кровавой воды, и Оскар орет по-испански, что они слишком быстро приближаются к огням Диннер-Ки.

Дрейк встал у руля. Когда он направил яхту к рощице на дальнем конце бухты, ему казалось, посудина вот-вот развалится у него под ногами. К тому времени, как он почувствовал толчок (это яхта ткнулась в банку), Оскар уже переваливал за борт с чемоданчиком, который забрал в Бимини. Больше Дрейк его не видел.

Яхта чудом оставалась на плаву, пока Дрейк топил мертвеца. Ему даже удалось отвести свою развалину за сорок восемь штук на полмили и под какие-то деревья, а потом он смотрел, как она тонет в пяти футах черной воды. Завалив по возможности корпус ветками, Дрейк выбрел на Бискейн-бульвар и там поймал машину до Кокосовой рощи, где следующие двое суток провел, запершись в спальне и дрожа от страха, какого никогда в жизни не испытывал.

Дикая и путаная история из Кокосовой рощи была за последние два года лишь последней из десятка или около того рассказов о том, как «видели Бурого Бизона». Все, кто знал его хотя бы мельком, пересказывали байки про «тайную жизнь» Оскара и его сногсшибательные уголовные приключения по всему миру. С самого своего предполагаемого исчезновения/смерти в 1973, 1974 или 1975 году он объявлялся тут и там: торговал оружием в Адис-Абебе, скупал сирот в Камбодже, курил траву с Генри Киссинджером в Акапулько, тусовался в баре аэропорта Лимы с двумя-тремя набитыми под завязку дорожными сумками рейса «ПанАм» или нетерпеливо горбился за рулем серебристого «мерседеса» на полосе «Без декларируемых предметов» на мексиканской стороне пропускного пункта таможни США между Сан-Диего и Тихуаной.

В Бюро по розыску пропавших без вести зарегистрировано не так много цыган, и если Оскар не был совсем уж классическим цыганом (в своих глазах или в моих), то лишь потому, что так и не сумел перерезать высоковольтный кабель, который навеки привязывал его к дому детства и отрочества. К тому времени, когда ему исполнилось двадцать, Оскар работал сверхурочные восемь дней в неделю, учась, как жить и даже думать по-цыгански, но так и не преодолел нужное расстояние.

«Хотя я родился в Эль-Пасо, Техас, я, по сути, парнишка из маленького городка. Деревенщина до мозга костей, „мексиканец из домов по ту сторону железки“. Я вырос в Ривербенке, Калифория, почтовый индекс 303, население три тысячи девятьсот шестьдесят девять человек. Это единственный городок во всем штате, чьи основные данные не изменились. Указатель, встречающий вас, когда выезжаете из-за поворота со стороны Модесто, гласит „ГОРОДДЕЛА“.

Мы жили в двухкомнатной хижине без пола. Воду нам приходилось качать насосом, а если хотелось читать ночью – включать керосинку. Но мы никогда не голодали. Отец всегда приносил pinto* бобы и белую муку для тортилий в фунтовых мешках, из которых мама потом шила рубашки, простыни и занавески. У нас было два акра земли, на которой мы каждый год сажали кукурузу, помидоры и желтые чили для острого соуса. Еще до того как отец будил нас, мама уже была на ногах, в пять утра готовила тортильи, а отец рубил бревна, которые мы по уик-эндам притаскивали с реки.

* пятнистые – (исп.).

Городок Ривербенк разделен на три части, и в моем мирке было лишь три типа людей: мексиканцы, „оки“ и американцы. Католики, трясуны-сектанты и протестанты. Сборщики персиков, рабочие консервных заводов и клерки.

Мы жили в Вест-сайде в пределах досягаемости запахов с самого большого в мире завода по изготовлению томатной пасты.

С востока Вест-сайд до сих пор замыкают рельсы „Железной дороги Санта-Фе“, с севера – трасса Модесто-Оукдейл и с юга – ирригационный канал. В этом треугольнике лишь мексиканцы могли не бояться местных собак, слушавшихся только команды на испанском. Помимо моих друзей Боба Уитта и Эметта Брауна, которые по-испански умели ругаться лучше меня, на земляных улицах наших кварталов я не видел ни одного белого человека».

Оскар Акоста. Автобиография Бурого Бизона, 1972

Огненный газон и еще одна першня для Ричарда Никсона по старой дружбе… Медленное затухание «бурой силы» и приветствие Сумасшедшему Эдцу… Ядовитый Жир отправляется в Мазатлан; специалисты по искам за клевету – на матрасы… Страх перед пластиковой вилкой и извращенный компромисс…

Вопреки многим утверждениям обратного, Оскар Зета Акоста был опасным головорезом, который каждый день своей жизни прожил как памятник идее, что человеку, жадному до Истины, не следует ни от кого ждать спуску и никому его не давать.

И нет особой разницы между Оскаром и уймой безжалостных психов, как он любил говорить незнакомцам, которыми восхищался: классовые акции в духе Бенито Муссолини и режиссера Рока «Фэтти» Арбакля.

Когда великий уравнитель придет ставить галочку возле имени Оскара, среди пометок в гроссбухе одна будет о том, что обычно ему не хватало смелости, какая была в его последовательно чудовищных убеждениях. Милосердия, безумия, достоинства и щедрости в этом чересчур вымотанном, чересчур заработавшемся и чересчур пропитанном наркотиками буром ядре-теле было больше, чем кто-то либо из нас за всю свою жизнь встретит в одном человеке, пусть даже в три раза больше размерами, чем Оскар, – и ведь в тех пор, как гнилой мексиканка пропал, наша жизнь стала гораздо скучнее.

Он был одурелой от наркотиков скотиной и поистине адским противником в суде или на улицах, – но не то и не другое подтолкнуло его к смерти или к исчезновению, задуманному так изящно, что это фактически одно и то же.

А сломал Бурого Бизона отказ строить мост между своекорыстной элегантностью его интуиции и саморазрушительным карнавалом его реальности. Он подвизался миссионером-баптистом в колонии прокаженных в Панаме, а лишь потом стал юристом в Окленде и Восточном Лос-Анджелесе или модным писателем-радикалом в Сан-Франциско и Беверли-Хиллс. Но всякий раз, когда дело принимало крутой оборот или когда что-то слишком больно его задевало, он вновь превращался в миссионера. И именно этот направляющий инстинкт затмил для него все остальное. Он был проповедником в зале суда, проповедником за пишущей машинкой и умопомрачительным проповедником, когда накачивался кислотой.