Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси - Джефф Дайер Страница 17

Добравшись до таксофона, он снова набрал номер Джулии Берман.

На этот раз ему ответили.

— Бонджорно. Добрый день. Это Джулия Берман?

— Слушаю вас.

— О, прекрасно. Меня зовут Джеффри Атман. Я из журнала «Культур».

В этот момент ей следовало бы сказать что-нибудь вроде «да, я помню, как поживаете?». Сгодился бы даже какой-нибудь ободряющий звук, вроде «у-гу». Однако в трубке не было ничего, кроме дыхания, легкого, едва слышного… и действующего на нервы.

— Извините, что сваливаюсь вот так, как гром среди ясного неба… то есть я надеюсь, не совсем как гром… Кажется, мой издатель, Макс Грейсон, должен был с вами связаться.

Дыхание.

— По поводу возможного интервью… короткого интервью о вас, ну, о вашей жизни и об альбоме вашей дочери. Что-то вроде того.

— Как вы сказали вас зовут?

— Джеффри Атман.

— Из журнала…

Едва справившись с искушением сказать «Рэззл» или «Чикс» [65], Джефф ответил вежливо и точно:

— «Культур». Через «у», и на конце «р».

— Да, я что-то припоминаю.

У нее было нарочито британское произношение, небрежно-претенциозное. Джефф подождал, пока она скажет что-нибудь еще, но, видимо, опять была его очередь продолжать разговор.

— Тогда, эээ… если это вам удобно, не могли бы мы провести интервью в ближайшие пару дней?

— Когда именно?

— Когда и где вам будет угодно.

Рискованный ход. Ему может быть сколько угодно неудобно, но часть этикета интервьюера — позволить интервьюируемому диктовать условия. Это дает ему ощущение собственной важности, которое, по идее, должно бы сделать его чуть сговорчивее… хотя на практике общение после этого становится совсем невыносимым.

— Как много времени это займет?

— Совсем недолго, если вам некогда.

Джефф занимался этим ремеслом достаточно долго, чтобы понимать: для нормального интервью не нужно много часов. Хватит и двадцати минут, чтобы набрать цитат на более-менее пристойную статью — а ничего другого здесь и не требовалось, — это и так в два раза лучше, чем нужно. В любом случае у него есть в Венеции дела поинтереснее, чем слушать эту престарелую «топ-хит-давным-давно» (что, по сути, не более чем эвфемизм для «хитом-то-никогда-и-не-была»).

— Завтра я не могу, так что лучше сегодня. И поскорее. Около четырех.

— Превосходно, — сказал Джефф, искренне имея это в виду.

— Вы сможете приехать ко мне?

— Безусловно. А… это куда?

Она продиктовала Джеффу адрес — ни о чем ему не говоривший — и инструкции, как туда добраться.

Инструкции оказались на поверку очень точными и недвусмысленными. Джефф доехал на вапоретто с Джардини до Кампо д’Оро и оказался у нужного дома ровно в назначенное время. Он нажал на металлическую кнопку звонка, но было непонятно, произвело ли это какой-то эффект в недрах дома. Ни колокольчика, ни звука шагов. Дверь осталась закрытой. Он подождал, и был уже готов напомнить о себе еще раз, когда вдруг услышал, как щелкнул замок. Дверь отворилась. Солнце было таким ярким, что он не сразу разглядел окутанную тьмой фигуру. Чуть присмотревшись, он различил длинные темные волосы, тронутые сединой, и тонкое лицо: возраст не смягчил его черты, но лишь туже натянул кожу на кости черепа. Она протянула ему узкую ладонь и пригласила войти из зноя в прохладу. Дверь сухо щелкнула у них за спиной. На ней было синее платье до колен. Они поднялись по темной лестнице — она шла впереди, босая, — в апартаменты на третьем этаже. Квартира была большой и просторной, с очень простой мебелью, разглядеть которую Джефф не успел, так как его сразу провели наружу, на террасу. Там стояли маленький железный столик, выкрашенный белым, и два кресла. Большой полотняный зонтик бросал на них благодатную тень.

Она спросила, что он будет пить. Джефф ответил, что минеральная вода его вполне устроит, и она снова ушла в темноту, оставив его одного. Сверху открывался вид на маленький канал, куда выходили террасы и других квартир.

Хозяйка вернулась с бутылкой и двумя набитыми льдом стаканами — каждый венчал ломтик лимона. Когда она разливала воду, лед трещал и трескался. Вся сцена походила на рекламный ролик, не хватало только слогана «Как освежает!». Джефф сделал большой глоток.

— Как освежает! — глупо сказал он, роясь в кипе набранных в Джардини льняных сумок в поисках диктофона. — Вы уже были на биеннале?

— Еще нет, — сказала она. — Завтра.

Он принялся рассказывать обо всем, что смог вспомнить, — главным образом о стене из мишеней и финской лодке, медленно наполнявшейся дождем по пути через разноцветное стеклянное море. Наконец он нашел диктофон.

— Не возражаете, если я буду записывать нашу беседу?

— Ничуть.

Он положил приборчик на стол между ними и нажал «Запись».

— Он реагирует на голос, — сообщил он собеседнице. — Правда, здорово?

Еще одно идиотское замечание, но Джефф был крайне доволен, что сделал его. Много лет назад он пытался поразить интервьюируемых своей проницательностью, расторопностью, остроумием и вообще глубоким профессионализмом. Это, как выяснилось, было ошибкой. Интервью идет куда лучше, если твой предмет думает, что перед ним полный тупица. Он снимает защитные кордоны и становится более экспансивным, чтобы хоть как-то компенсировать твои явные промахи. Хотя здесь, как Джефф уже начал догадываться, этот прием не сработает. Она не проявляла недружелюбия. Она просто была настроена по-деловому. Интервьюируемые обычно пытаются очаровать тебя — этой было явно все равно. Хотя воды в его стакан она подлила. Он ее не интересовал — знаменитости никогда не интересуются ничем, кроме того, как они будут выглядеть на страницах журнала, — но ее точно так же не интересовала и она сама.

— Можно я начну с вопроса об альбоме Ники? — Он едва не извивался, задавая этот вопрос. — Что вы о нем думаете?

— Он мне понравился.

Он подождал, пока она продолжит. Продолжения не последовало.

— Не могли бы вы чуть пояснить?

— Он мне очень понравился. Славные мелодии. Тексты тоже ничего, по крайней мере некоторые.

— Может быть, что-то конкретное?

— Я так навскидку их не помню, но, по-моему, у нее неплохой слог.

— А сам процесс записи? Я слышал, вы пели бэк-партии на нескольких треках?

— Было очень мило с ее стороны предложить мне попробовать. Конечно, петь я, как ни пыжься, не умею, но это и неважно — там столько всего звучит, что меня почти не слышно.