И дети их после них - Николя Матье Страница 17

Отец занялся живыми изгородями, Антони тем временем косил лужайку. Оглушенный жужжанием мотокосы, паренек вскоре забыл про неприятности. Когда солнце поднялось высоко над землей, он снял рубашку-поло, скинул кроссовки. Травинки липли к потному телу, к лицу. Все это чесалось, но стоит только начать скрестись, уже не остановишься. Он то толкал тяжелый гудящий агрегат, то тянул его на себя, огибая стволы и ни о чем больше не думая. Время от времени, глядя на свои босые ноги в сухой траве, он думал, что вполне может поскользнуться. Было жарко, он чуть не падал от усталости: вот так и происходят несчастные случаи. Нога может попасть прямиком под нож, а тот так и будет делать свои три тысячи оборотов в минуту. Странно, но эта мысль придала ему бодрости. Кровавая развязка часто казалась ему выходом.

К трем часам отец позвал его перекусить. Антони почти закончил косить и двигался теперь вверх, к террасе, с приятным чувством выполненного долга, весь в поту и в траве. Отец знаком велел ему подождать и вскоре подошел к нему.

– Иди за мной.

Они обошли дом и вышли к гаражу. Там отец присоединил к торчавшему из стены крану поливочный шланг, и вода, несколько раз булькнув, полилась на землю ровной, сильной струей.

– Раздевайся, – сказал отец.

– Как это?

– Раздевайся, говорю. В таком виде ты есть не будешь.

– Не буду я заголяться, вот еще.

– Кончай пререкаться. Представь себе, что меня тут нет.

Мальчик снял джинсы и трусы, прикрыв срамные места руками.

– Да ладно, на кой мне твой стручок?

Отец начал поливать его из шланга, зажимая время от времени отверстие пальцем, чтобы увеличить напор. Вода хлестала веселой струей. Сначала это было неприятно и даже довольно-таки унизительно, но потом мало-помалу Антони привык, и прохладный душ оказал на него должное действие. Отец настоял, чтобы он подставил под струю шею и голову: это прочистит ему мозги.

– Ну как?

– Что?

– Разве не хорошо?

– Хорошо.

Отец перекрыл воду и свернул шланг.

– Ладно. Быстренько перекусим, а потом ты подсобишь мне с изгородью.

Они вернулись на террасу, и отец дал ему бутерброд. С маслом и сыровяленой колбасой. Сумка-холодильник была наполовину заполнена банками с пивом.

– Выпьешь глоток?

– Ага.

Отец налил ему, и они устроились на лужайке в тени под вишней. Офигенно пахло свежескошенной травой. Над их головами в листве играли блики солнечного света. Они выпили пива, обменявшись парой слов. Перед тем как взяться за бутерброд, отец влил в себя еще банку. Он был доволен тем, как движется работа.

– Нет лучшего работника, чем образумившийся лодырь.

Антони улыбнулся. Вообще-то он и сам был доволен.

Он наслаждался деревенским покоем. Вкусная еда, приятная усталость. Ему нравилось вкалывать на свежем воздухе. Нравилось, когда старик бывал доволен. Правда, такое не часто случалось.

– Мне надо было бы раньше тебе все это рассказать.

Отец сидел рядом, он был совершенно спокоен. Он провел рукой по небритой щеке, раздалось тихое, успокаивающее шуршание – мужской звук. Он говорил о своих проблемах с Элен. Должно быть, здорово сглупил и вот теперь жалеет.

– Ладно, все будет хорошо.

Отец прокашлялся и стал шарить по карманам в поисках курева. На сегодня все. Потом поднялся, взял перчатки, сунул в рот сигарету.

– Ладно… Надо работать дальше…

Антони смотрел, как отец идет вкалывать, с перчатками в руках, выдыхая дым через ноздри. В такие моменты он почти забывал, на что тот способен.

Им понадобилось еще целых три часа, чтобы закончить изгородь. Перед отъездом они не спеша выкурили по последней сигарете, глядя на результаты своей работы. Они неплохо потрудились, дом был чистенький, все вокруг выглядело опрятно, в порядке. Антони еще побыл бы здесь, наслаждаясь тишиной и присутствием отца. Но им надо было пускаться в обратный путь. Они собрали инструменты, закрыли ворота. Антони почти позабыл обо всей этой истории. Тусовка в Дремблуа казалась чем-то далеким-далеким. Смешно, как быстро забываются всякие вещи, когда ты занят делом. То, что казалось трагедией, словно растворилось в поте, в потраченных силах. Он почти не чувствовал своей вины. Потом он подумал о матери. Ей пришлось целый день переваривать эту историю. Страшно представить себе, в каком она должна быть состоянии.

На обратном пути он уснул, прислонившись головой к чуть подрагивавшему стеклу. Когда он проснулся, они уже почти приехали. Отец решил вскрыть нарыв, пока они одни.

– Ну, так что ты там такое натворил ночью?

– Говорю тебе, мы были на вечеринке.

– И что?

– Ничего. Вечеринка как вечеринка.

– А где?

Дремблуа – это слишком далеко. Если сказать правду, отец спросит, как они туда добрались. Кто их привез обратно.

– В городе, – сказал Антони.

– У кого?

– Точно не знаю. У каких-то буржей.

– Откуда ты их знаешь?

– Это кузен.

Помолчав, отец спросил, были ли там девчонки.

– Ага.

Прошло около минуты, прежде чем отец заговорил снова.

– В любом случае, это был последний раз, когда ты не ночевал дома. Мать чуть не спятила сегодня утром. Еще одна такая выходка, и я займусь тобой всерьез.

Антони взглянул на отца. У того было усталое лицо – лицо человека, который много пьет и мало спит, обманчивое и непостоянное как море. Антони любил это лицо.

Они нашли Элен на кухне, под неоновой лампой, та просматривала телепрограммку и курила.

– Вкусно пахнет, – сказал отец, выдвигая стул и садясь. – Что мы сегодня едим?

Элен стряхнула пепел и затушила сигарету. Она курила «Винстон». В пепельнице лежало что-то около двадцати пяти окурков. Антони не смел даже взглянуть на нее. Она была в очках для чтения – не слишком хороший знак.

– Картошка, – сказала она. – С яйцами и салатом.

– Отлично, – сказал отец. Потом обратился к Антони: – Ничего не хочешь сказать?

Антони знал, что у нее должно было твориться внутри. Он через стол ощущал ее враждебность. Натянутое лицо, сжатые, почти невидимые губы.

– Извини, – сказал он.

Отец продолжил:

– Знаешь, его по пути вырвало.

– Как бы то ни было, больше ты по вечерам никуда ходить не будешь, – сказала мать.

Она хотела сказать это каменным тоном, но посредине фразы осеклась. Отец спросил, все ли у нее в порядке.

– Да. Просто устала.