Все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я - Альберт Эспиноса Страница 16

Почему пришелец сказал, что встреча с девушкой из Испанского театра так важна для моей жизни? Я размышлял об этом, пока шеф с Дани решали стратегические задачи. Почему я испытывал к ней такое сильное чувство? Хорошо, что мне удалось преодолеть страх и я решился задать пришельцу еще несколько вопросов.

Дело в том, что пришелец обладал какой-то непонятной магией. Любопытно, что моя мать так же завораживающе действовала на публику, смотревшую ее спектакли, или просто на тех, кто оказывался рядом с ней.

Пока Дани не понял до конца наши намерения и план действий, он хранил полное молчание.

— Но куда мы его денем? — поинтересовался он. — То есть, если нам удастся вытащить его отсюда, куда мы его отвезем? Его же сразу найдут.

— А мы не будем его прятать, — изрек шеф. — Мы просто его освободим.

— Но если он… — Дани было нелегко произнести эти слова. — Если он пришелец, разве мы не должны его стеречь?

Я не знал, надо ли рассказать им о том, что я видел. О красном дожде, о пятиугольной планете. Надо ли рассеять их сомнения по поводу его происхождения? Но я боялся, что они изменят свое решение.

— Помоги нам, Дани, — сказал я. — Доверься мне.

Дани никогда меня не подводил. С тех пор как мы познакомились, я чувствовал, что на него можно положиться.

Дани был в меня влюблен. Я понял это с нашей первой встречи. Моя мать с детства учила меня ценить те чувства, которые испытывают к нам другие люди, даже если мы не отвечаем им взаимностью.

— Ты должен понять, что эта нежеланная любовь, это желание, оставшееся без ответа, — большой подарок для тебя, — сказала она во время долгой поездки на поезде из Барселоны в Париж. — Не пренебрегай ею только потому, что она тебе не нужна.

Я был тогда слишком молод и не понял ее. Я никогда ее не понимал. Она же, напротив, жила в атмосфере любви, о которой говорила. Ее любили многие. Ее танец, ее манера исполнения, ее хореография пробуждали в людях страсть, в которой соединялись любовь и секс.

Я с детства видел, с какой симпатией она относилась к влюбленным в нее людям, хотя и не отвечала им взаимностью. Казалось, одно то, что их чувства были подлинными, воодушевляло ее и помогало ощутить всю полноту жизни.

Ее любили как мужчины, так и женщины. И это никогда ее не волновало.

— Не думай о сексуальных предпочтениях, — заметила она однажды. — Предпочтения всего лишь отражают страх перед непривычным, и тем, чего ты еще не понимаешь. Ты должен принимать лишь те из них, которые пробуждают в тебе чувство.

Я думаю, у нее никогда не было любовной связи с женщиной, хотя не могу сказать наверняка, ее не могли оставить равнодушной бушевавшие вокруг нее чувства, от кого бы они ни исходили.

Она также научила меня замечать, распознавать и понимать тех, кто в тебя влюблен или тайно тебя желает. Любовь спаяна с сексом, а секс с любовью, говорила она. Надо искать место их спайки.

— Ты должен находить в людях, окружающих тебя, следы обоих чувств. Иди навстречу их желанию, их страсти прежде, чем получишь признание. Тайные желания — двигатель жизни, — говорила моя мать.

Мой дар не помогал мне обнаружить тайные чувства. Он показывал только реальное положение вещей, осуществившиеся, а не платонические чувства.

Распознавать такие чувства научила меня мать. В тот день, когда я увидел Дани, я понял, что он испытывает ко мне любовь и сильное сексуальное влечение.

Я никогда не понимал, как возникают эти сильные чувства, которыми так трудно управлять. Когда любовь и сексуальное влечение остаются нереализованными, говорила моя мать, наслаждение, которое испытывает человек, может превратиться в боль. Обладать любовью, которая ничего для тебя не значит, и потерять ее — не одно и то же. Хотя ты теряешь чувство, которое не разделяешь, ты никогда не сможешь его вернуть, и это страшно.

Моя мать наверняка не потеряла никого из тех, кто был платонически в нее влюблен. Потому что она по-своему их тоже любила. Вероятно, именно это делало ее такой сильной.

— Хорошо, я помогу тебе, — сказал Дани в ответ на мою просьбу.

Шеф с облегчением вздохнул. Без помощи Дани осуществить наш план было бы гораздо труднее. Я знал, что он согласился мне помочь не только из-за чувств, которые он ко мне испытывал, но прежде всего из-за того, что верил в меня, в мое чутье.

— Я должен быть в Испанском театре. Когда вы его освободите, позвоните мне.

Мои слова озадачили шефа и Дани.

— Ты пойдешь в театр? — изумился шеф.

— Мне нужно кое с кем увидеться, — объяснил я.

— Но… — Шеф был совершенно потрясен.

— Я должен там быть, это очень важно. Кроме того, я ничего не смыслю ни в побегах, ни в том, как вытащить его отсюда. Вы разбираетесь в этом гораздо лучше меня. Уверен, у вас все получится.

Этому меня тоже научила мать: доверять людям, не обремененным твоими недостатками. Этот принцип лежит в основе настоящего таланта. Хотя ей, такой совершенной во всем, что касалось танца, вероятно, никогда не приходилось применять этот принцип на практике.

Я встал. Мне не удалось их убедить, но я понимал, что шеф обязательно освободит его, даже при условии, что это будет означать конец его карьеры. Дани, напротив, мало чем рисковал, и у него еще оставались сомнения. Я понимал, что совесть способна сыграть с ним злую шутку. Совесть на редкость опасная штука.

— Зайди на третий этаж к начальнику охраны, — сказал мне шеф.

— Зачем? — поинтересовался я.

— Мне нужен на него компромат, чтобы он не смог нам помешать, если что-нибудь пойдет не так. Изучи его при помощи твоего дара и позвони мне, если что-то обнаружишь.

Это мне не понравилось. Раньше шеф никогда не просил меня нарушать этические нормы. Использовать мой дар для шантажа значило идти против его и моей совести.

Я понимал, что не должен этого делать, но тогда шеф не должен был звонить журналистам, а Дани соглашаться нам помочь. Все мы нарушали моральные нормы, потому что знали: отчаянные ситуации требуют отчаянных решений.

— Ладно, — сказал я, выходя из комнаты.