Размышления о чудовищах - Фелипе Бенитес Рейес Страница 16

Итак, о чем мы: полагаю, я уже раскрыл посредством несколько запутанной математической метафоры секрет любви, но учитывая, что всякая логическая демонстрация несет в себе зародыш своего внутренне присущего противоречия (ведь реальность может иметь симметричные параметры, но редко оказывается логичной), я прибавлю, даже в ущерб моему предыдущему рассуждению, следующее: секрет любви даже проще, чем та метафорическая математическая формула. Секрет любви так же прост, как простой вопрос без ответа: человек, который любит кого-нибудь, может ли не делать этого? Следовательно, любовь раскрывается для нас здесь как эмоциональная патология, проявляющаяся через двойственное построение: два человека решают перестать быть автономными единицами в том, что касается действий и мыслей, чтобы поселиться в своего рода духовном кооперативе, расположенном обычно в съемной или купленной в кредит квартире.

— Ты импровизируешь наобум, Йереми? — спросите меня вы.

Ладно, позвольте мне напомнить вам, что философия была изобретена не для того, чтобы быть понятной, а только для того, чтобы быть сформулированной: достаточно сформулировать что-нибудь, чтобы это что-нибудь казалось аналитической мыслью, достойной анализа. Так-то вот.

Другой вопрос: если ученые не ошиблись, считая их одну за одной, то в человеческом теле в среднем содержится сто биллионов (100000000000000) клеток. (Цифра превосходная, конечно.) Итак. Если ученые не лгуны и не шарлатаны, склонные к драматизму, то каждая клетка обладает способностью к самоубийству. (Как это звучит!) Эмболия, например, — это не что иное, как массовое клеточное самоубийство: первые мертвые клетки подают химические сигналы, толкающие на самоубийство сопредельные клетки. (Так же как это происходит в апокалиптических сектах, более или менее.) А почему я об этом сейчас рассказываю? Очень просто: потому что в любви, по сути, происходит то же самое. Любовное чувство — это совокупность абстрактных клеток. Если в один злополучный день кончает с собой одна из ее клеток (откуда я знаю: может, ей перестает нравиться улыбка твоей подружки, например), соседняя клетка говорит себе что-то наподобие:

— Если эта моя приятельница покончила с собой, почему бы мне тоже не покончить с собой?

И вышеупомянутая клетка, естественно, убивает себя. На следующий день кончает самоубийством еще одна, на следующий — еще одна, и еще одна — на следующий, до тех пор, пока не происходит клеточный холокост, необратимая эмболия любви, потому что любовь, как я уже говорил, функционирует так: сначала тебе перестает нравиться улыбка твоей подружки, как было упомянуто выше, а на следующий день тебе перестает нравиться цвет ее волос, а на следующий у тебя вызывает отвращение форма ее ушей, на следующий — объем ее бедер, на следующий — ее вера в бессмертие души, на следующий — запах ее духов с ароматом восточного дерева, и так далее. Любовь также покончила с собой. И когда это происходит, единственное научное средство — это броситься в паническое бегство.

Не знаю, к чему эта мысль приведет, но дело в том, что я лично держусь того мнения (хотя как бы я хотел ошибаться хотя бы на 50 %), что женщинам мы, мужчины, не очень нравимся. Когда я говорю о мужчинах, я имею в виду не взволнованную, возбужденную, набухшую плоть, с которой они проводят какое-то время в постели, собственной или чужой, на ложе из шуршащей листвы в сумрачном лесу или еще бог знает где. Нет. Это им, конечно, нравится, потому что почти всех радует возможность получать время от времени стимуляцию нервной системы между ног — и бесплатно, всегда, когда это возможно. Нет, я имел в виду не это, а то, что следует за этим, а именно психологический период — столь же важный, хотя, без сомнения, переоцененный. Но проблема в том, что мы такие, какие мы есть (скользкие, раздражительные), хотя мы первые ненавидим себя за то, что мы такие, какие мы есть, и, следовательно, мы должны понимать, что не можем слишком нравиться им. Мы не совсем им по вкусу, потому что оперируем разными оценками определенных совместных действий: преждевременная эякуляция против множественного оргазма, радостная фаллократия против ответственности материнства, необходимый секс против обоснованного секса и так далее. И это рождает достаточно отрицательные энергетические флюиды между двумя полами, что-то вроде короткого замыкания между инь и ян, — среди прочего и потому, что мы понимаем, что не очень им нравимся, — и это делает нас еще хуже.

Говоря в общем (а в таком ключе следует говорить как можно меньше), с женщинами мы должны вести себя как волшебники, пока хотим, чтобы они приглашали нас пройти в свои жилища или подняться в их маленькие мансарды, украшенные керамическими горшками, и сандаловыми палочками, и киноплакатами, и циновками, когда нас еще волнует цвет их трусиков и то, подбрито у них там или нет. Однако после того, как светлячок проводит какое-то время в шоколадном домике сияющей самки, у него появляется желание вылететь оттуда как можно раньше, ведь каждого светлячка в самках на самом деле интересует тот блеск, что они излучают ночью, днем же они видят самок такими, какие они есть: насекомыми из отряда жесткокрылых с мягкими чешуйками, без крыльев и подкрыльников, с короткими лапками, с брюшком, образованным черными кольцами с желтым краем. (Я ничего не придумываю: это научное описание самки светлячка.)

В общем, мы не можем особенно нравиться им. У них платоническое понятие о мужчине, а мы, мужчины, приходим к Платону — да будет сказано со всем уважением, приличествующим мертвым, — через аристотелевскую мошонку. (Они, закаленные стремительными слезами, эксперты в болезненной задаче постоянно проверять свое собственное сердце, — и вот внезапно прилетает возбужденный светлячок и начинает разговаривать с ними о белье…) (Не имеет смысла.)

Однако полагаю, настал момент дать вам ключ к моему взрослому увлечению философией… Итак, вот он, ключ: однажды в комиссариат пришел профессиональный философ с пакетом и сказал, что, вполне вероятно, в пакете находится бомба, потому что в последнее время многим представителям интеллигенции угрожали террористы (я не помню имени этого философа, но видел его много раз в теледебатах: он высказывался насчет войн и НЛО).

— Пакет оставили у привратника, а я не знаю, что это за издательство такое, которое указано в адресе отправителя. Я засомневался… — объяснил философ, вероятно, заинтересованный в том, чтобы не выглядеть параноиком, — таково обычно основное занятие всех параноиков. Комиссар поглядел на пакет с видом мага, намеренного проникнуть в суть будущего при помощи хрустального шара, и сказал философу, что в данный момент мы не располагаем средствами, чтобы проверить его гипотезу, однако предложил ему оставить пакет здесь, в ожидании исследования инфракрасными лучами. Философ сказал, что разумеется, потому что никому не хочется разлететься на куски (даже профессиональному философу), и ушел, добавив, что очень спешит: ведь мыслитель не знает праздности.

Тема бомбы была в комиссариате неслыханной, и все мы ходили, обеспокоенные этой новостью. (Бум.) После телефонных переговоров с высшими инстанциями комиссар позвонил начальнику пожарной команды, чтобы тот занялся пакетом и отвез его на пустырь, где и оставил под полицейским надзором до тех пор, пока из Севильи не прибудет отряд пиротехников, и начальник пожарной охраны ответил, что пожарный, хоть он и звучит по-испански как bombero, — это не тот человек, который занимается всей этой кутерьмой с бомбами, — хотя под конец вынужден был сдаться, так как поступил приказ от самого мэра.