Пояс Койпера - Николай Дежнев Страница 15

Когда-то, когда неспособность к точным наукам толкнула меня в гуманитарии, я стал интересоваться эзотерикой. Как дилетант, естественно, да и было это давно. Но по мере знакомства с природой человека, мне стало казаться, что мотать срок на нашей забытой Богом планете приходится не первый раз. В этом смысле я рецидивист, за плечами у которого несколько ходок, причем, стоит мне в очередной раз родиться, как я тут же попадаю в историю. Не подозревавший до моего прихода в него об опасности, мир начинает незамедлительно рушиться. Читаешь, скажем, Гиббона или того же Норвича, и возникает чувство, что и ты приложил руку к падению Римской империи, а заодно уж к уходу с исторической сцены тысячелетней Византии… А теперь вот Россия! Которая, как гениально предвидел Герберт Уэллс, который десяток лет все во мгле да во мгле. Не от горящих торфяников, эта мгла рано или поздно рассеется, от неверия в возможность достойной жизни свободного человека. Кстати об этом, поневоле начинаешь подозревать, что именно мой пример заставил китайского мудреца воскликнуть: что б тебе жить в эпоху перемен!

Даже после долгого сна голова была не свежа. На вопрос, что же такое со мной случилось, ответа не было. Монография Гиббона стояла тут же на полке, и мне вдруг страшно захотелось ее полистать, прикоснуться к тому времени, когда жила эта чудесная женщина. Пусть ничего у нас с Синти не было, воспоминание согревало. Если бы не чертов старик с его пионерским прошлым, может быть мне удалось бы дотянуть до утра, а там… Безнадежно вздохнув, я потащился на кухню варить кофе. Не перевелись еще, черт бы их побрал, доброхоты, сами не живут и другим не дают! Лучшее, что, наверное, снится деду, это игра «Зарница», как он чешет через завалы по лесу и разжигает под дождем костер.

Добавил в кружку сахара и устроился под вентилятором, положил тяжелый фолиант на колени. От книги веяло ущербным обаянием минувшего. Древняя история вообще благоприятно действует на нервы, и чем она древнее, а значит, дальше от окружающей действительности, тем оно и лучше. Все возможные неприятности и скотства давно случились, так что волноваться не о чем. Некоторые из моих сокурсников так в ней и прописались и, хоть и перебиваются с хлеба на воду, не желают возвращаться на ту масштабную помойку, что называется российской действительностью. А кое-кто из них пошел еще дальше и с головой окунулся в археологию с ее черепками и осколками переживших их обладателей надежд. Что ни говори, а комфортно знать, что не ты один мыкаешься, как слепой котенок, на белом свете…

Я уже и сигарету разжег, и страницу открыл, на которой император Константин поручал клиру созвать Вселенский собор, как вдруг на журнальном столике задребезжал телефон. Истошно громко, как верещит приготовленный к закланию поросенок. Поколение вышедших на пенсию пионеров не желало оставлять меня в покое. Не зря я рассказал Феликсу про синдром хронической атаки, ох не зря!

Фил и звонил, легок на помине. Начал, не поздоровавшись, делово, с места в карьер:

— Слушай, старик, в свете нашего с тобой разговора! Не мог бы ты набросать свои соображения на бумажке, ну, насчет этого гребаного коэффициента?

А ведь стоило бы для начала поблагодарить меня за изысканный ужин и радушный прием. От него дождешься!

— Маргинальности общества? — уточнил я со вздохом, вспомнив его поучения.

— Угадал! — подтвердил Фил. — У тебя ведь есть и другие наработки, правда? Скоро президентские выборы, потребуются новые приемы работы с электоратом и вообще, — его интонация напомнила мне речь лисы Алисы, уговаривавшей Буратино пойти с ней и с котом Базилио в страну дураков. — Может быть, так сказать, в качестве наследства…

Он не договорил, потому что я не дослушал:

— Ты считаешь, я похож на дедушку Ленина, и ждешь политического завещания?

— Нет, Дэн, ты меня неправильно понял… — заторопился Фил и едва ли не льстиво предположил: — Не может же быть, чтобы после стольких лет работы… Поделись, не будь скотиной на сене!

По-русски такой прием назывался въехать на чужом… короче, в рай. Это было уж слишком, хотя «слишком» для Феликса не было ничего.

— Слушай, старик, — передразнил я его, добавив в голос изрядную толику сарказма, — а шнурки тебе не погладить? Услуга, между прочим, платная! Ты человек состоятельный, я бы даже сказал, из богатеньких, в то время как твой друг устроен в жизни не лучше безработного мойщика трупов. Заниматься в ущерб семье благотворительностью мне не позволяют моральные принципы строителя коммунизма.

— Но позволь, — возмутился Феликс, впрочем весьма неискренне, — разве я сказал что-то о деньгах?

— В том-то и беда, словом не обмолвился! — хмыкнул я. — Пользуешься тем, что интеллигентные люди о таких вещах не говорят, а только все время о них думают. Вот когда ты без меня разоришься и пойдешь с протянутой рукой…

Судя по звукам в трубке, Феликс трижды сплюнул.

— Тьфу, тьфу, тьфу, типун тебе на язык!

В столь сомнительном приобретении я не нуждался, а вот помочь Феликсу, человек излишне мягкий и податливый, согласился. Куда тут денешься, старый друг дороже новых двух! Хотя особых, как выразился Фил, наработок у меня не было, но отдельные идейки водились. За время работы в Центре главным моим приобретением стало умение настраивать себя на нужную волну и ловить творческий драйв. Для этого надо было полностью расслабиться, но так, чтобы не терять из виду поставленную задачу, тогда внутри включалось то, что я называл про себя генератором идей. Запустившись, он уже пахал, как заведенный, так что не раз и не два мне приходилось проводить за рабочим столом ночь напролет, а под утро пить водку. Это было единственной возможностью остановить работавший в голове атомный котел, но даже после стакана сны изобиловали выматывающими душу логическими построениями.