Нет царя у тараканов - Дэниэл Ивен Вайсс Страница 15

Мы с Либрессой направились в столовую. В холодном дереве сиянием из-подо льда отражался тусклый, бледный свет.

Мы пришли в свой новый дом, под кусок плинтуса. Там тоже было холодно. Единственный вход – трещина между слоями краски, что копились лет восемь, не меньше. Человеческий глаз крошечную щелку не замечал; нередко я думал, что лучше бы и мне ее никогда не видеть. Наше время – ночь. Когда-то наши патрули оккупировали далекие рубежи квартиры. Но сейчас, докуда хватало взгляда, граждане вжимались в стены и пол пещеры. Здесь очень легко пасть духом.

Внутри пришлось идти по головам спящих.

– Простите, простите, простите, – бормотала Либресса, когда эти головы стукались об дерево. Харрис Твид врезался в нас и выпрыгнул из-под плинтуса, немедленно выпустив струю газа, достойную лошади. Очень тактично с его стороны выйти для этого наружу.

Мы нашли граждан, с которыми беседовали накануне. Я рассказал о вечерних событиях и резюмировал:

– Элизабет – вот движущая сила денег. Она вполне может задурить Айре голову.

– Она дура, это точно. Как все блондинки, – сказал Рейд. – Две предыдущие были брюнетки. Как и Айрина мать, пока в рыжий не выкрасилась.

– Эта красивее, – заметила Либресса. – И она шикса.

Рейд потряс головой:

– Думаешь, Эдип предпочел бы спать с шиксой?

– Как бы там ни было, – сказал Бисмарк, – ты только что сказал, что даже Цыганка не в состоянии устранить Руфь. А преданная Оливеру бесстрастная Элизабет как справится? На кой ей это вообще?

Либресса молчала. Ответа не было.

– Сексуальные вкусы животных с феромонами определяются всего несколькими атомами, – заявил я. – Айра, в отсутствие твердой руки химии, неразборчив. Его вкус можно изменить.

– И все-таки, – настаивал Барбаросса, – с чего ты взял, что Элизабет в состоянии сделать то, что даже Цыганке не под силу?

– Элизабет – высокая блондинка, стройная и красивая. Недоступна, поскольку замужем, табуирована религией. Она даже соблазнительнее – и в отличие от Цыганки не завоевана и живет по соседству.

– Пусть так, но каким образом ты их сведешь? Общественные условности против них, а они цивилизованные люди, – сказал Бисмарк.

– Если не можешь воздействовать прямо на них, заставь помочь их партнеров, – вмешался Гете.

Гениально. Но когда я спросил, есть ли добровольцы для этой кампании, никто не отозвался.

– Это касается только тебя и Айры, – сказал Гете.

– Ты мне подал отличную идею. Я же для всех стараюсь, – сказал я.

– Тот, кто сочтет, что в его интересах поступать, как ты, полагаю, к тебе присоединится, – ответил Бисмарк, отсалютовав усиками.

Тараканья логика.

Я ушел. Дело касалось меня и Айры – и никакие советы на данный тревожный факт не повлияют. Смогу ли я его убедить? Достаточно оглядеться во тьме плинтуса, чтобы понять: я имею дело с животным, лишенным не только нормальных страстей, но также здравого смысла и гордости. Преданный искоренению дискриминации и нищеты в крошащемся центре города, Айра загнал нас в самое тесное гетто на свете, изводил голодом, запугиванием и бессистемными убийствами. Быть может, он пренебрежет мягкими тараканьими методами, и мне придется стать жестоким, как человек, дабы он проявил сочувствие.

В глубине плинтуса наши малыши – нимфы – играли в «летучую мышь». Эту игру они придумали после переезда сюда. Штук тридцать личинок цеплялись задними ногами к деревянному краю отверстия в плинтусе, болтая остальными ногами и крошечными усиками. Суть игры – продержаться дольше остальных, пока наверху не останется только один – «млекопитающий». Прикосновения формально запрещены, но вскоре усики начинают со свистом вращаться, словно бола, и личинки сбивают друг друга. Спавшие внизу взрослые матерились, когда детеныши приземлялись им на спины.

Очертания кучи все больше размывались по мере падения последних игроков. Пока я смотрел, ее контуры становились все абстрактнее, и вдруг меня посетило видение – мне показалось, я увидел острие ключа!

– Вы меня достали, – сказала Джулия Чайдд, когда на нее рухнул третий участник соревнования. Она выстрелила в сторону первой попавшейся личинки пугающей струей, и все попадали, точно батарея доминошных костяшек. В этой тесноте стало слишком шумно. Я ушел спать наружу.

Блаттеллы растут неравномерно. Мы линяем восемь раз и с каждой линькой вырастаем скачком. Личинки, которых мы зовем нимфами, или молодняком, пережили определенную линьку.

Утром я вернулся на арену игрищ юных особей, где обнаружил полный набор возрастов, по одному каждого размера. Некоторое время понаблюдав их в деле, я уже знал, кто из них поможет мне освободить кухню.

Я отобрал группу, в общих чертах с ними побеседовал. Что они знают о жизни вне плинтуса? У них даже имен нет.

Но они мгновенно поняли, чего я от них хочу. Седьмая нимфа сказала:

– А типа этот план – он нам зачем?

– Ага, и ты кто такой, вообще говоря? – спросила пятая.

Спокойно, сказал я себе. Скептицизм – нормальное явление. Жалобный щенячий скулеж – тоже.

– Еда заканчивается, – ответил я. – Надо что-то делать.

Они колебались.

– Ты по графику линяешь? – спросил я пятую нимфу.

– Ну, может, на пару недель отстаю. Ниче так. Я постучал усиками ей по спине.

– Что-то не верится. А вы, – обратился я к новорожденным, – в ее возрасте отстанете на несколько месяцев. У вас мировоззрение карликов.

– Кончай гнать, – сказала пятая тоненьким сопрано. – Выкладывай, что у тебя.

– Ну то есть не получится, – сказала седьмая. – Люди же не настолько идиоты.

Тут впервые заговорила четвертая:

– Добыть еду – это еще не все. Это план империалиста. Мы должны оказывать людям такое же уважение, какого от них ожидаем.

Айрино коварство передалось этому поколению. Возможно, его резкий голос проникал под плинтус.

– Голод – вот чего я от них ожидаю, – заявила новорожденная сестре.

– Вот поэтому мы все время воюем, – возразила четвертая. – Мы эгоистичны и недальновидны.

И тут я понял: пытаясь воздействовать на личинок словами, я тоже играю в человека. Чтобы получить, следует отдавать.