Прощай, зеленая Пряжка - Михаил Чулаки Страница 15

Дома Виталий занимался обычными делами и как будто вовсе не думал о Екатерине Павловне — у него вообще было твердое правило: полностью отключаться, не думать за воротами о больничных делах! — но вдруг почувствовал тянущую боль под ложечкой, которой никогда раньше не было, боль, характерную для язвы. Недаром же утверждают, что язва появляется от волнений.

В кармане пиджака нащупался листок. Ах да, это писания Феди Локтионова. Почерк! Огромная буква, рядом маленькая — и не соединены, как полагается при письме — некоторые считают, что это тоже симптом шизофрении: буквы обособлены, как обособлен сам больной. Адресовано, конечно, профессору, который консультирует в больнице — ниже профессора или главврача Федя никогда не снисходил в своей корреспонденции. Так что там?

Г. В. Белосельскому!

Я хочу попросить Вас поставить в известность всех наших людей в больнице, сохраняющих верность патриотическому долгу, о том, что от совестной чести путчистые путчисты во главе с Мендельсон, подчас и подчистую действующие во всех больницах, организуют карантины, эпидемии и покушения на остающихся нашими настоящих людей, а значит, и на мою жизнь. Дело в том, что еще четыре года назад я был назначен на выписку, но Мендельсон добилась в Ленинграде карантина по гриппу, а в летнюю жару, когда разводить грипп в Ленинграде стало невозможным, объявила на юге, откуда двигалась мне на помощь моя сестра, эпидемию холеры. С тех пор она постоянно использует свои полномочия для дезорганизации работы транспорта. Сейчас эта бешеная трусливая фашистка, спасаясь от правосудия, чтобы не оставить улик, хочет окончательно уничтожить меня как последнего верного патриота, для чего объявлено, что на днях в больнице с утра до вечера не будет света. Дело в том, что у фашистов появилось новое оружие, которое требует гашения света, в результате чего происходит подмена людей двойниками без потенции и патриотизма. Георгий Владимирович, я прошу Вас наладить мне регулярный контакт с тем, чтобы я мог передать материалы для суда над Мендельсон. Эти материалы нужно немедленно отпечатать, как и мои лирические стихи.

Такие письма всегда очень веселят студентов, проходящих цикл психиатрии. Грех вспомнить, но и Виталий когда-то смеялся. Теперь, читая такое, ему становилось грустно: «дефектный шизофреник» — это для него уже стершийся термин, а такое письмо — каждый раз документ ужасного умственного распада! Реальные факты — карантин по гриппу, электропроводка, которую действительно собираются чинить в больнице — обрастают бредовыми построениями, весь мир оказывается ополчившимся против несчастного больного, чтобы задержать его в больнице, пускается в ход даже эпидемия холеры! Как же страшно жить в таком мире!

И, нарушив свое твердое правило, Виталий подумал об Екатерине Павловне. Не обманули ли его благообразная внешность, деликатные манеры? Почему он поверил, что она не бредовая? Потому что она сама сказала? Потому что в направлении написано? А эти ее недомолвки! Почему попала в прошлый раз в больницу — ей не хочется вспоминать! В чем порочность ее соседей — не надо ее об этом спрашивать! А самая идея, что соседи только и мечтают проникнуть к ней в комнату — это же типичнейший бред инволюционных больных! Как раз ее возраст! А он, Виталий, расчувствовался, проявлял деликатность, не хотел принуждать! Он посмотрел на часы: без пяти двенадцать. Вот-вот Ира пойдет в обход. Виталий позвонил в приемный покой.

— Ира? Это Капустин. Ну как там: вернулась Бородулина?

— Нет. Я уж сестру к ней домой послала — с твоего отделения: пусть побегает за своего прекрасного доктора! — говорят, как увезли, с тех пор не возвращалась. Вот так, Виталик. Если до утра не вернется, придется докладывать главному как о побеге. Только теперь уж вряд ли.

Вот так. И что теперь сделаешь? До утра — ничего.

Под ложечкой заболело еще сильнее.