Семья Машбер - Дер Нистер Страница 15

Уже давно Мойше не имел никаких известий от своего брата Лузи — ни письма, ни привета.

Правда, так случалось и раньше, иной раз Лузи не появлялся очень долго — и Мойше привык к этому. Он знал, что Лузи живет в глуши, в своем маленьком местечке у границы; может быть, сейчас он снова путешествует от одного ребе к другому, останавливается то тут, то там.

Мойше всегда думал о своем брате с гордостью, он представлял себе, как Лузи беседует с ребе — то с одним, то с другим. Больше всего Мойше хотелось, чтоб Лузи посетил его «собственного» ребе, к которому сам Мойше ездил довольно часто. В мечтах своих он отчетливо видел эту встречу.

…Маленькое местечко, как и все местечки, — бедное, пыльное, низкие, словно вросшие в землю домишки, покосившиеся, полуразрушенные.

По улицам не пробраться — грязь, но вокруг совсем другая картина: местечко расположено в расщелине между холмами, покрытыми сосновым лесом.

Поэтому издали кажется, что местечко постоянно дремлет и дорога, которая ведет сюда, тоже будто дремлет, на ней редко кого увидишь — лишь изредка повстречаешь телегу и сидящего на ней сонного крестьянина. Иногда на дороге появится балагула на своей допотопной колымаге, битком набитой запыленными пассажирами; с грохотом этот экипаж проносится мимо. Иной раз попадется на пути помещичий фаэтон, но он кажется здесь чужим, случайным, словно заблудился, случайно оказался тут.

Мойше хорошо представляет себе, как выглядит местечко в будние дни, когда ярмарки давно не было и долго еще не будет. В такие дни здесь совсем пусто, будто все жители вымерли, и около лавчонок никого нет.

Лавочники побогаче обычно выставляют свой товар у входа, перед дверью, в кошелках; остальные вывешивают продукты на дверях и окошках — сушеную рыбешку, нанизанную на бечевку, связки бубликов, пучки сморщенного турецкого перца.

На улицах — ни души. Мужчины торчат в лавках, мальчишки с утра в хедере, а дома девушки возятся по хозяйству, помогают мамашам стряпать и убирать.

Дом ребе в центре городка на небольшой площади ничем не отличается от всех остальных домов, только выше на этаж; кроме того, во дворе — молельня. Двор большой, широкий, с плотно утрамбованной ногами прихожан и посетителей землей. По субботам и праздникам здесь оживленно, шумно, собирается много народу. Из дому выносят столы и скамейки и ставят их в молельне. Постоянный повар, специалист по вареной рыбе, стоит над разложенным в яме костром и следит за тем, как в большом котле варится рыба. Служители и уличные мальчишки с увлечением наблюдают за этим зрелищем.

Но сейчас этот двор пуст, ведь сегодня не праздник и не новомесячие, а будничный день.

Не видно ни старост, ни служек, они теперь большей частью у себя дома на постоялых дворах и в заезжих домах, где хозяйничают их жены; трактиры эти и называются по имени жен: «Постоялый двор Соры-Ханы» или «Гитл-Леи». Для мужей сейчас нет работы в молельне у ребе, потому они и находят работу у себя дома. Подъехав к заезжему дому, увидишь кого-нибудь из служителей синагоги, который хлопочет по хозяйству и торопливо снует по двору; выглядит он, впрочем, точно так же, как за столом у ребе, — сюртук распахнут, лицо озабочено. Вот он подбежал к расположенному в глубине двора навесу для телят и лошадей — здесь дырявая крыша и полно летучих мышей; он заглянул туда и направился дальше, на кухню, которая помещается во второй половине дома. Он ищет жену, но ее здесь нет. Если он видит непорядок, то кричит на весь двор:

— Сора-Хана, гони отсюда собаку, она съест все мясо!

— Сора-Хана, свинья около ушата, гони ее прочь!

* * *

А во дворе у ребе тихо, никого не видно, несмотря на то, что время приближается к полудню. Только иногда в окне второго этажа вдруг появляются головы двух скучающих девиц — дочерей ребе; от нечего делать они, как пленницы, выглядывают на улицу в поисках развлечений.

В синагоге тоже тихо. Утром здесь побывало человек десять, но сейчас они, окончив молитву, уже разошлись, а других — ни здешних, ни приезжих — не ожидается.

Вот здесь хотелось бы Мойше видеть своего брата Лузи, он даже ясно представлял себе, как тот сидит в углу в талесе и изучает какой-то трактат.

Старый подслеповатый служка, шаркая ослабевшими ногами, возится у противоположной стены — он протирает надетой на палку тряпкой ламповое стекло или вешает мокрое полотенце, чтобы оно просохло в течение дня. И Мойше рисует себе новую картину…

В синагогу входит только что приехавший незнакомый человек. Он уже побывал по делам у ребе и теперь зашел помолиться. Видит углубившегося в книгу Лузи и чувствует, что Лузи издалека, ведь здешний человек не имеет днем свободного времени; незнакомец понимает также, что Лузи, видимо, не является и гостем или знакомым ребе, он держит себя тут как человек посторонний, да, кроме того, незнакомец никогда и не видел его среди гостей ребе. И тогда незнакомца охватывает любопытство, ему хочется узнать, кто этот человек; он догадывается по благородной внешности, что человек этот незауряден; он обращается к служке или к кому другому, кто в этот момент оказался рядом, и, кивнув в сторону Лузи, спрашивает:

— Скажите, пожалуйста, кто этот еврей?

И служка или кто-то другой, кто оказался рядом, ему с удивлением отвечает:

— Неужели вы не знаете? Ведь это Лузи… Лузи Машбер…

— Тот самый? — переспрашивает незнакомец и как будто даже смущается оттого, что не узнал Лузи.

* * *

После этого он долго и пристально смотрит на Лузи. Потому что Лузи — это тот человек, которому всюду почет и уважение. С необычайным гостеприимством его встречают в доме любого ребе; за любым, самым избранным столом для Лузи всегда обеспечено самое почетное место. И каждый ребе был бы польщен, если бы такой человек, как Лузи, избрал его себе в наставники и стал бы регулярно приезжать к нему в дом.

Мойше кажется, что именно так должен думать о Лузи вошедший в синагогу незнакомый еврей, потому что так думает о брате он сам, ведь недаром он всегда гордился и восхищался братом.

В последнее время он вспоминал Лузи особенно часто, потому что давно от него не было известий. Мойше волновался, но нарисованная воображением картина помогала успокоиться.

Однажды днем, совершенно неожиданно, он получил с оказией письмо от Лузи. Это было необычайное, ошеломляющее письмо, оно привело в ужас Мойше и разрушило тот образ, который он годами лелеял в своей душе.

Письмо было написано на древнееврейском языке в велеречивом хасидском ученом стиле.

Лузи писал:

«Хвала Всевышнему… Уважаемый брат, кровно любимый Мойше, пусть никогда не погаснет твой светильник. Желая тебе благополучия и мира, я хочу тебе сообщить о важных событиях в моей жизни, которые произошли уже после того, как мы расстались с тобой, более года тому назад.