На острове Буяне - Вера Галактионова Страница 14

Бронислава охотно кивнула ему два раза подряд.

– Каменный век! Сидит, понимаешь, всякое убожество, – не унимался он. – Кретины пресловутые. Их просвещать и просвещать ещё – тысячелетиями!.. А если меня сюда по направлению прислали?! Для борьбы с поголовным невежеством? Что тогда?

Он поскользнулся, но удержался на ногах:

– Пр-р-роклятье… А если бы меня сам Коновалов из края к вам направил?! На укрепление? В связи с новыми веяниями? Под государственным строжайшим секретом?

– А что же ты ей сразу не сказал? – поразилась Бронислава. – Что под секретом ты?

– Им я докладывать – не обязан! – заносчиво вздёрнул подбородок Кеша. – Обойдутся. Разве она – редактор? Она не мой уровень.

На улице вьюжило. Разгулявшийся низовой ветер всё усиливался. Он уже обдавал лицо сухим колючим снегом, взлетая над дорогой, и припадал опять к млечному и сплошному течению быстрой позёмки. Бронислава с тревогой подумала, как бы нос её на ледяном ветру не начал синеть. Кеша взял её под руку.

– Бездар-р-рность! – громко ругался он. – Нет, какие у них причины для такого самомнения? Ты мне можешь объяснить?! Можешь или нет?

– Кеш, – ласково сказала Бронислава, решив сегодня же выбросить крем «Снежинку», хотя там оставалась ещё половина. – Кеш! Ты погоди, погоди. Может, тебе в Сельхозуправление сходить? К Ильшину? А?.. Глядишь, там скорей устроишься. И зачем тебе в этой редакции работать? Ну, на кой ляд она тебе сдалась? Я у них пять минут только посидела, мне прям дышать плохо с сердцем стало: и бумага у них преет, и машины – плоские. Плоские, как эта – бегает там одна, с мослами обтянутыми… И чего только я там не наслушалась!

– Чего наслушалась? Про меня? – сразу насторожился Кеша.

– Ну… Разное.

– Говори! – приказал он.

Бронислава, досадуя на себя, стала объяснять нехотя:

– Да работают они – все в дыму, как при заморозках. И сами бледные, вроде уж морозом убитые. Одно слово: табашники. С виду только культурные, а на самом деле… Молотят, чего попало, даже не поймёшь. Ой, голова кругом до сих пор идёт, от разговора-то ихого дымного… Тьфу. Ничего хорошего в этой редакции нету: я сразу поняла. Кеш, ну зачем ты туда, к ним, стремишься?

«Не выкину, – вдруг попутно решила она про «Снежинку». – На пятки лучше измажу. Небось, не посинеют».

– Ну, разве можно на человека так орать, Кеш, как в этой редакции орут? – рассудительно продолжала Бронислава. – …А как она тебя за галстук волокла? Батюшки-светы! У тебя же глаза, Кеш, прям все наружу вылезли. И я за тебя так испугалась! Думаю: «Всё: удушила, зараза. Ты погляди: чужого, моего молодожёна схватила и галстуком насмерть в одну минуту удушила! Халда зевластая». А ещё образованная считается.

Она глянула на Кешу, чтобы проверить: говорить ей дальше или уже хватит. Он, отворачиваясь от ветра, шевелил бровями – одобрительно и гневно. Тогда Бронислава охотно кивнула сама себе:

– …Ну, вот! Только, думаю, из загса пришла, в редакции на минутку, замужняя, присела – и что? – всплеснула она руками. – Тут же вскакивать, к Нюроньке Зайцевой этими же ногами, что ль, назад бежать? Свидетельство о смерти тебе оформлять? Тем же числом?…

Кеша поперхнулся. Она крепко стукнула его кулаком между лопаток. И попугала ещё:

– А если бы удушила? Вот смеху-то было бы! Ведь стыда, Кеш, потом не оберёшься. Стали бы мне в глаза всю жизнь тыкать: «Вон! Это она – которая на полчаса замуж выходила!» А про тебя знаешь, чего скажут? Скажут: «Пожалели его! Удушили сразу, чтоб с Бронькой не мучился». Народ, он ведь у нас, в Буяне, такой: ох, насмешник – весь народ у нас!..

– Не задушила бы. Я поэтому удавки не ношу, – поразмыслив, сказал он. – У меня галстук на резинке. Мне его Хрумкин подарил. Со своей шеи. На мою.

– Не-е-ет, Кеш: галстук, конечно, галстуком, а лучше в Сельхозуправлении тебе работать. Чем в редакции… В Сельхозуправлении люди – серьёзные. Почтенные все. В возрасте. Там ведь свиристелок-то всяких близко не держут! Плоскодонок-то разных… С бедными-то грудями.

Кеша вдруг остолбенел и шумно задышал. Глаза его запылали гневом. И щёки побагровели.

– Ты что? – растерялась Бронислава.

– Какое такое Сельхозуправление!? Какой ещё Сельхознавоз?!. Я же – художник! – потряс он её за плечи. – Я в Топчихе два месяца художником работал. По ходу жизни.

Они снова пошли вдоль улицы.

– Тогда ещё с Сонькой-керосинкой жил, – нервно уточнил Кеша.

– А в Повалихе? – вдруг вспомнил он, останавливаясь ещё раз. – Я же плакаты в клубе целый месяц рисовал! Даже забор частично покрасил. Розовой краской… С Ленкой-козявочкой жил, помню. В подсобном помещении.

– Ну вот, может, они тебе, в управлении, чего по художеству и подыщут! Подсобное чего-нибудь, – с готовностью подсказала Бронислава. – Мы и пришли как раз. Тебе только зайти осталось.

Кеша неприязненно стал рассматривать тёмное бревенчатое здание Сельхозуправления, круглую заснеженную клумбу перед ним, похожую на огромную ватрушку, и казённый яблоневый сад – деревья за забором стояли, будто в деревянных подстаканниках, защищённые дранкой от ночных зайцев.

– Эх! Будь что будет. Чего хочет женщина… – громко заявил Кеша.

И тронулся было с места. Однако тут же озаботился:

– А чего она хочет, она и сама никогда не знает, – попятился он. – Парадокс!

– Иди давай! – Бронислава толкнула его в спину кулаком.

– Ты, слушай! Потише. Рука у тебя… Нет, это не женщина, а метательница какая-то. Я что тебе – ядро, чтобы запускать меня в трудовую жизнь таким резким образом?

– Давай-давай, – рассмеялась польщённая Бронислава. – Я на лавочке подожду. Только сядь от него подальше там, от Ильшина. А то он не любит. Они там весь день трезвые бегают. Бумажки наперегонки таскают. Я сама видала, не один раз! Ильшин пьяного духа капли не терпит. Они, Ильшины, такому, как ты, из своей посуды дома-то, у себя, напиться не дадут. Из гостевой чашки только. Хоть и из нарядной, а всё ж – не из своей. Чтоб чужой дух бы ни во что в жизни не проникал… Ты уж не дыши там на него. На Ильшина.

– А что? Пахнет? – поразился Кеша.

– Ничего, не сильно…

– Махнули в гараже по сто шестьдесят шесть грамм, и уже всё село чует… Ну, дер-р-ревня!

– Сядь, в общем, подальше.

– У меня заедалка в кармане валялась где-то. Мятная… Хм, нет заедалки! Придётся отложить визит.

– Не придётся. Иди.

Бронислава смела варежкой снег с лавки – с той, которая стояла за клумбой. И устроилась, чтоб не мело в лицо. С длинной доски почёта передовики, в лёгких рубашках и летних нарядных платьях, счастливо глядели на Брониславу сквозь летящий снег, щурясь от жаркого солнца. А с такой же длинной доски, «Вы служите, мы вас подождём», улыбались остриженные наголо парни, одетые потеплее – в фуфайки. Лобастый и весёлый, Витёк победно махал ей с фотографии рукой, в которой была зажата полосатая косынка самой красивой и самой тонкой девушки Буяна – Ксенечки Макаровой. И Бронислава помахала ему варежкой из метели тоже.