Бабочка на ладони - Катажина Грохоля Страница 14

Выходя на лестничную площадку, я стараюсь ничем не привлекать ее внимания, но лифт вызывают на первый этаж, и кабина с металлическим скрежетом трогается вниз.

Точно: не успеваю я захлопнуть свою дверь, как открывается соседкина, я отчетливо это слышу. Наверное, на тетке всегдашнее розовое трико, обтягивающее ягодицы. Лет ей, пожалуй, за шестьдесят, и я представляю себе, как она оглаживает свои телеса перед зеркалом — такое тело требует заботы…

Не хочу дожить до шестидесяти, и гладить себя по телу, и дни напролет проводить у глазка… Я выхожу и вхожу потихоньку, никому меня не застать врасплох,

а она пялится в свой глазок, кто к кому идет, к ней-то никто не ходит, и чуть что — приоткрывает дверь,

а мне незачем,

ведь ты ко мне так и так не придешь.

* * *

Ну вот, еще три часа — и я дома. После двух лет отсутствия. Какие неудобные кресла в самолете!

Ничего, пару часов можно и потерпеть.

— Пани Юлия, для вас заказное письмо, почтальон принес, а я получила, возьмите, пожалуйста.

Я протягивала руку за конвертом. Неужто целых два года прошло?

— А письмо-то из Лондона. — Женщина в синем свитере медлила, пожирая конверт глазами.

— Спасибо, — говорила я, вырывала у нее из рук весточку от тебя, улыбалась и входила в свою квартиру.

Белый конверт. А в нем ты.

Еще немного. Еще минутка. Или сколько там времени пройдет, пока я сломаю печать…

Forgive те, please, I'm so sorry…

Пойми же, девочка моя, толку из всего этого не будет.

— Извините, что вы будете пить?

— Спасибо, ничего.

Стюардесса перемещается дальше, с той же теплой улыбкой наклоняется над пассажирами следующего ряда.

— I will never let you go away, [4]— шептал он мне, и я знала, что это правда, ведь «никогда» — это нечто вечное, незыблемое, против него не попрешь. Не будет толку? Ну и пусть, зато в его руках я словно птица.

— Don't be afraid, — говорил он, и я не боялась ничего, ни земли, ни неба, ни огня, ни воды, ни воздуха, ничего из того, что составляло его. А без него не было жизни. И не было ни воды, ни огня, ни воздуха.

— I love you, — говорил он, и его руки соскальзывали у меня с плеч и касались спины, и блузка летела куда-то вверх, и вот уже мои тяжеловатые груди обнажены, и пальцы его впитывают мою холодную наготу…

— Извините, что вы предпочитаете — курицу, говядину или овощи? Кофе или чай?

— Спасибо, я ничего не буду есть.

— I will be back about 8 p. т., - шептал он по утрам и, если голова моя была накрыта подушкой, целовал в спину холодными губами. Стоило ему отвернуться, как я хваталась за полу его плаща и не пускала.

— I have to, — повторял он, но я держалась за плащ крепко.

— Мне правда надо.

Я обнимала его одетое тело; его пиджак, голубая рубашка, светлый плащ казались такими грубыми моим голым плечам и грудям, он склонялся надо мной, целовал…

— Мне пора, — шептал он, — часам к восьми вернусь, — шептал он, и мои груди ждали весь день, когда вновь прозвучит любимый голос.

Я заворачивалась в яркое полосатое полотенце и слушала, как спускается лифт, как этажом ниже в кабину подсаживается кто-то еще, потом подбегала к окну, пряталась за занавеской (еще увидит, что я не спускаю с него глаз) и глядела, как торопливо шагает мой мужчина. Вверх он не смотрел, он же не знал, что я у окна и жду не дождусь восьми. Еще только семь утра, а я уже считаю минуты. Он подходит к машине, вытаскивает из-под «дворников» рекламные листовки публичных домов со снимками голых женщин (работаем круглосуточно, третий час бесплатно), выкидывает в урну вместе с третьим часом и голыми сиськами, открывает дверцу, садится и немного погодя отъезжает.

И так могло продолжаться и дальше.

Зачем я к нему прилетела?

И ведь это было вчера. Не миллион световых лет назад, а вчера:

— Не уезжай, все изменилось, я тебя не пущу, теперь все будет иначе… Столько воды утекло, а я опять слышу его голос, который обещал любить, его голос…

— Пристегните, пожалуйста, ремни.

Вот тебе раз! Оказывается, я заснула. А ведь так боялась лететь самолетом. Ноги вот затекли, а не вытянуть, спинка кресла передо мной откинута так, что касается коленей. Свободного пространства никакого. Придется подождать еще немножко.

Боже, как не хочется возвращаться в старую квартиру!

— Девочка моя, где ж ты будешь жить! Ты ведь своих квартирантов не прогнала? Это ты не подумавши… но ничего, выкрутимся как-нибудь. Говорила ведь я тебе: нельзя все ставить на одну карту. Рассчитывать можно только на себя. И ни в коем случае не на мужчину!

* * *

Буба с Романом стояли в подворотне. Роману здесь нравилось: таких мест в городе уже почти не осталось. В красивом доме живет Бася и Петр. И Буба тоже. Ворота конца девятнадцатого века, кованые, в форме арки. Стоит их открыть — и попадешь в мир, о котором Роман мог только мечтать, — мир стабильности, налаженного быта, воскресных званых обедов, мир, в котором люди не расставались, мужчины любили женщин, женщины не уходили к другим и не обдумывали, как им жить с партнером, мир добрых старых обычаев, где обязанности определены, а границы между дозволенным и недозволенным установлены раз и навсегда. Никаких рисунков и гадких надписей вроде «Дураков в дурку, а попов в попу» или «Ответь миру тем же: трахни его» на блестящей от старости кирпичной стене не имелось.

— Зайдешь? — спросила Буба.

Роман взглянул на часы. Почти час ночи. Ходить по гостям вроде поздно. С другой стороны, спать совершенно не тянет.

— Охотно.

Они ушли раньше всех. Сперва он, а следом за ним на улицу выскочила Буба. Приятный сюрприз. Роман проводил девушку до дома, и вот теперь…

Буба — не про него ягодка. Но с ней у него нет никакой натянутости, недосказанности, двусмысленности. Вот и двери ее квартиры — зеленые, дубовые, с окошком наверху. Сколько, интересно, они могут весить — с такой-то широкой щелью для писем и бронзовой ручкой? Да и ширина у них, наверное, метра полтора, не меньше. Хотя закрывается половинка двери на удивление легко.

Буба наклонилась и погладила кота по обиженно выгнутой спине.

— Только дам ему поесть.

— А попить у тебя ничего нет? — Роман полез было в холодильник и еле руку успел убрать. Буба бросилась к нему и моментально захлопнула дверцу.

Роман обалдело посмотрел на хозяйку:

— Ты что? С ума сошла?