Тишина - Питер Хег Страница 14

Какой-то звук расколол воспоминания и вернул его обратно в вагончик — это был звук телефона. Сначала никто ничего не говорил, слышно было только хриплое дыхание — дыхание человека, которому требуется тридцать секунд, чтобы возместить ту нехватку кислорода, которой ему стоил этот звонок.

— В пятницу я буду здоров, — выговорил Максимилиан. — Я узнал, где живет лучший филиппинский хилер, он добивается потрясающих результатов, его доставят ко мне на самолете — и через неделю меня выпишут.

Каспер молчал.

— Ну что ты раскис? — спросил Максимилиан. — Летом будем делать боковое сальто на пляже.

Они прислушивались к дыханию друг друга.

— Номер, — проговорил больной. — Который ты мне дал. Он заблокирован. В Центральном реестре. С пометками «Украден» и «Ведется следствие». И со ссылками на начальника полиции. И на их разведывательное управление.

Хрипы продолжались еще несколько секунд.

— Йосеф Каин? — спросил Каспер.

В искусстве импровизации Каспер многому научился от своего отца в детстве. После сокрушительного скандала с матерью Каспера или после обеда с членами стрелкового общества, где было двенадцать блюд и который продолжался шесть часов, Максимилиан Кроне мог отправиться прямиком в суд или в Объединение датских промышленников.

Но теперь он молчал.

Отец и сын прислушивались к дыханию друг друга.

— Оккультизм, — произнес Максимилиан. — Отдел Н создали якобы в связи с чем-то вроде этого. Черт возьми. Похоже, что у полицейских совсем мозги размякли.

— А в цирке это есть?

— Да нигде его нет.

— Была одна женщина. И ты, и мать ее упоминали. Уже тогда она была старой. Как-то связана с птицами. И у нее была особенно хорошая память…

Казалось, что отец не слышит его.

— Здесь рядом стоит Вивиан, — сказал Максимилиан. — Она говорит, что нам с тобой надо поговорить. «А какого хрена мне говорить с этим дебилом?» — заявляю я. — «Он пал духом. Он размяк, как дерьмо». Но она настаивает.

— Она говорит, что ты болен.

— Она заведует хосписом. Это у нее работа такая — убеждать людей, что они при смерти.

Хрипы продолжались еще несколько секунд.

— Она хочет поговорить с тобой.

Трубка перешла в другие руки.

— В картотеке Общества акушеров не оказалось ни одной Лоне, — сказала женщина. — Но у меня возникла мысль. Была одна акушерка, которую, возможно, звали Лоне. Это было пятнадцать лет назад. Очень молодая. Талантливая. Очень оригинальные идеи. Активно критиковала систему. Занималась организацией экспериментальных родов. Экологических палат здесь, в Государственной больнице. Палат для родов в воде в Гентофте. Потом стала учиться дальше на врача. Стала самой молодой заведующей отделением. Родильным отделением. Вот почему я не подумала о ней как об акушерке. Много внимания уделяла финансовой стороне дела. Ушла из государственного здравоохранения. Работала сначала в фармацевтической промышленности. До сих пор там работает, насколько я знаю. Одновременно открыла дорогую, современную — и успешную — родильную клинику в Шарлотенлунде. Может быть, это она?

— Как ее фамилия?

— Много времени прошло. Кажется, Борфельдт. Каспер посмотрел на костяшки своих пальцев. Они были белыми, как у скелета в кабинете биологии. Он разжал кулак.

— Не знаю, — ответил он. — Вероятность невелика. Но все равно — большое спасибо.

Он повесил трубку.

Ни по фамилии, ни по названию организации в телефонной книге он ничего не нашел. Но он нашел нужный адрес на рекламных страницах, это было единственное объявление в разделе «родильные дома».

Дом этот находился в начале Странвайен. На странице была рекламная виньетка здания. Он развернул рисунок Клары-Марии и положил его рядом со справочником. На ее рисунке оказалось много верных деталей. Изгиб лестницы, ведущей к тому, что, должно быть, было главным корпусом родильного дома. Количество окон на фасаде. Характерные, разделенные на шесть частей оконные рамы.

По этому адресу было зарегистрировано пять номеров телефонов: канцелярия, дежурный, педиатр, лаборатории и родильное отделение.

На мгновение он задумался, не вызвать ли полицию. Потом вызвал такси.

Из маленького шкафчика над унитазом он достал большую бутылочку с таблетками, из бутылочки — две большие, как облатки, таблетки: два раза по тысяче двести миллиграммов кофеина. На этикетке — наилучшие пожелания от Ля Мора, врача Королевского театра. Он налил в стакан воды. Через четверть часа таблетки начнут накладывать внешнюю, биг-бэндовую бодрость на внутренний контрапункт алкоголя и переутомления.

На всякий случай он принял еще две таблетки. Посмотрев на себя в зеркало, он поднял бокал. За всех тех врачей, которые подобно Лоне Борфельдт, помогают нам появиться на этот свет. За тех, кто в хосписе Государственной больницы помогает нам уйти из него. И за тех, кто подобно Ля Мору помогает нам вынести время ожидания.

С кольцевой дороги свернула машина. Такси это быть не могло, потому что ему казалось, что он слышит двенадцать цилиндров. Но машина снизила скорость, разыскивая что-то. Он проглотил таблетки. Поставил стакан на полку, перевернув его донышком вверх.

Дважды он оказывался в одной гримерной с Жаком Тати, [18]второй раз это было в Стокгольме, после того как маэстро потерял все на комедии «Время развлечений» и вернулся назад к работе в варьете. Сняв грим, он точно так же поставил стакан. Каспер спросил тогда: почему?

— Пыль, la poussiere.

— Мы же вернемся завтра.

Мим улыбнулся. Улыбка не распространялась на глаза.

— Мы можем надеяться на это, — сказал он. — Но быть уверены — вряд ли.