Луны Юпитера - Элис Манро Страница 13

– Я перед ней преклоняюсь вот уже более шестидесяти лет, – продолжил он и, занеся нож и вилку над тарелкой, выдержал паузу. – Читаю и перечитываю ее книги, и восхищение мое только растет. Только крепнет. Здесь ее помнят. Сегодня у меня назначена встреча с женщиной, которая знала Уиллу, беседовала с ней. Говорят, в свои восемьдесят восемь лет она еще в здравом уме. Стоит только местным жителям узнать о моем увлечении, как они сами предлагают вывести меня на тех, кто готов поделиться воспоминаниями. Это не может не радовать, – торжественно заключил он.

Пока он говорил, Лидия пыталась сообразить, какие ассоциации вызывает у нее такой стиль ведения беседы. Она даже не имела в виду какого-то конкретного человека, хотя в студенческие годы у них, наверное, была парочка преподавателей с похожей манерой речи. Лидия мысленно вернулась в ту эпоху, когда еще оставались люди, пусть немногие, позволявшие себе вести разговор без оглядки на пресловутый демократизм; они изъяснялись официальными, безупречными, чуть высокомерными фразами, хотя и жили в стране, где официальность и педантизм вызывали только насмешку. Нет, это не до конца верно. Такой стиль вызывал не только насмешку, но и смущенный восторг. На самом деле мистер Стэнли навел Лидию на мысль о старой культуре провинциальных городов (с которой она, конечно, не сталкивалась, но была знакома по книгам), где царили идеализм и благопристойность, где были концертные залы с жесткими стульями и тихие библиотеки. В ту обстановку хорошо вписывалось его восхищение этой писательницей – старомодное, как и его речь. Лидия подумала, что он, скорее всего, не учитель: учителям даже в преклонном возрасте не свойственна такая восторженность.

– Вы преподаете литературу?

– О нет. Нет. Никогда не имел такой чести. Нет. Я даже не изучал литературу. В шестнадцать лет пошел работать. В мое время особого выбора не было. Я газетчик.

Лидия вспомнила, что в Новой Англии выходит одна газетенка, до смешного чопорная и консервативная, которая культивирует замшелый слог.

– Вот как? В какой же газете вы работаете? – спросила она и тут же поняла, что такому вдумчивому собеседнику ее любопытство может показаться наглостью.

– Вы о ней, скорее всего, не слышали. Ежедневная газета небольшого промышленного города. Раньше сотрудничал и с другими. В этом была вся моя жизнь.

– А теперь, вероятно, решили написать книгу про Уиллу Кэсер? – Постоянно общаясь с людьми, которые собираются о чем-нибудь написать, Лидия сочла свой вопрос вполне уместным.

– Нет, – строго проговорил он. – Зрение уже не позволяет мне читать и писать больше необходимого.

Вот почему он ел с такой осторожностью.

– Нет, – повторил он. – Признаюсь, было время, когда я задумывался над такой книгой. Я бы сосредоточился на том этапе жизни Уиллы, который связан с этим островом. Хотя ее биографии публиковались не раз, островной период описан в них очень скупо. Но мне пришлось отказаться от этой затеи. Все изыскания провожу исключительно для себя. Время от времени беру складной парусиновый стул, иду к ее дому и сажусь под окном, за которым она писала, глядя на море. Это совершенно безлюдное место.

– Разве домом никто не занимается? Неужели там не создан мемориальный музей?

– Представьте, нет. За домом никто не следит. Видите ли, кое-кто из местных жителей очень почитал Уиллу, некоторые даже отдавали должное ее дарованию – я имею в виду дарование личности: вряд ли они смогли бы оценить ее литературный талант, – но в то же время многие считали ее заносчивой и относились к ней с неприязнью. Их обижала ее нелюдимость, но это была вынужденная черта характера: для творчества требуется уединение.

– Но можно организовать проект, – сказала Лидия. – Добиться финансирования. И от канадского правительства, и от американского. Хотя бы для того, чтобы сохранить дом.

– Не берусь судить. – Он улыбнулся и покачал головой. – Нет, вряд ли. Нет.

Он не хотел, чтобы сюда нагрянули другие почитатели таланта писательницы и согнали его с парусинового стула. Как же она сразу не догадалась. Грош цена была бы его паломничеству, если бы здесь толпились туристы, щетинились стрелки указателей, раздавались брошюры, а гостиничка, которая сейчас носила название «Морской вид», была бы переименована в «Тени на скале». Чем так – считал, вероятно, ее собеседник, – пусть уж лучше этот дом развалится и порастет бурьяном.

А перед тем, в последний раз набрав номер Дункана, с которым они сошлись в Кингстоне, Лидия брела по улице Торонто и понимала: сейчас придется тащиться в банк, придется покупать продукты, придется спускаться в метро. Придется вспоминать, что, где и как нужно делать: раскрыть чековую книжку, шагнуть, когда подойдет очередь, вперед, выбрать из множества сортов хлеба один, бросить жетон в прорезь турникета. Ей казалось, что ничего сложнее она в своей жизни не совершала. А чего стоило прочесть названия станций метро и выйти там, где надо, чтобы добраться до съемной квартиры. Ей было бы очень сложно описать эти трудности. Она прекрасно знала, где находится, знала название своей остановки и предыдущей тоже. Но никак не могла соотнести себя с окружающей действительностью, а потому встать, выйти из вагона, подняться по ступенькам, пройти по улице – все это требовало немыслимых усилий. Впоследствии она решила, что в тот момент ее, наверное, заколодило, как машину. Но даже в тот момент у нее в голове был собственный образ. Она видела себя клетью для яиц, в которой вырезаны донца.

Добравшись до квартиры, Лидия опустилась на стул в прихожей. Час или около того сидела без движения, потом сходила в туалетную комнату, разделась, надела ночную рубашку и легла в постель. Теперь она вздохнула с облегчением и даже возликовала оттого, что сумела взять все препятствия, и оказалась там, где хотела, и не обязана больше ничего вспоминать.

Самоубийство она не рассматривала. Ей было бы не управиться с необходимыми инструментами или приспособлениями и даже не сообразить, что используется для этой цели. Удивительно, что она еще сумела выбрать хлеб и сыр, которые так и остались на полу в прихожей. Но как теперь это пережевывать, глотать?

После ужина Лидия посидела с хозяйкой на веранде. Муж хозяйки тем временем наводил порядок.

– А как же, есть у нас посудомоечная машина, – говорила женщина. – Две морозилки, холодильник объемистый. Все требует вложений. Коли у тебя останавливаются бригады, нужно их кормить. Деньги улетают, как в трубу. В следующем году задумали бассейн поставить. Чтоб отдыхающих привлекать. Хочешь на своем месте удержаться – беги вперед. А люди думают, у нас не жизнь, а малина. Ага.

Ее лицо, волевое, изборожденное морщинами, обрамляли длинные прямые волосы. Одета она была в джинсы, расшитую сорочку и мужской свитер.

– Десять лет назад я еще в Штатах жила, в коммуне. Теперь тут. Бывает, вкалываю по восемнадцать часов в сутки. Сегодня еще должна обед собрать для бригады, сухим пайком. С утра до ночи у плиты. И Джон весь день по хозяйству.

– А убирать кто-то со стороны приходит?