Тысяча бумажных птиц - Тор Юдолл Страница 13

Дома Джона не может понять, какая поза ей больше нравится. Ее духи – слишком сладкие, от них кружится голова, и все-таки он получает свой приз: потом он спит несколько часов подряд, успокоенный ее объятиями и дыханием, пропахшим вином.

Он просыпается и обнаруживает незнакомку в своей постели. Он перебирается в плетеное кресло у окна и сидит, неуклюже подтянув колени к груди.

– Доброе утро. – Женщина прикрывает свою незнакомую грудь краешком зеленого одеяла. Одеяла Одри. – Джим? С тобой все в порядке?

– Извини, я не… я…

Она откидывает одеяло, встает с постели. Он щурится на треугольник мягких волос у нее между ног.

– Твоя жена?

– Да.

– Наверное, мне надо идти. Может быть, я оставлю тебе мой номер? Если тебе что-то понадобится, если будет нужна компания…

– Спасибо.

Женщина одевается. Медлит у двери.

– Позвони мне.

– Да.

* * *

Выстрадав свое первое Рождество в одиночестве, Джона соглашается пойти на свидание. Кто же знал, что японский лапшичный бар в Ричмонде окажется настолько негостеприимным местом? Джона не знает правил, не знает здешнего этикета.

– Мама звонит мне каждую неделю, – говорит Ники, щелкая палочками для еды. – Рассказывает о внуках своих подруг и каждый раз интересуется: «Когда же ты заведешь себе парня, Ник?»

Давай, Джона. Ты сможешь. Сделай вид, что все нормально, – но он помнит ту зиму, когда они с Одри устроили тур по всем лондонским барам в поисках идеального пирога баноффи. Одри очаровала старшего официанта по имени Пьер, и хотя Джона не понимал ни слова из их беседы, ему нравилось наблюдать за их шутливым заигрыванием. Джона вспоминает их первую встречу, книгу, которую читала Одри.

– Aimez-vous Brahms?

Ники всасывает длинную нитку лапши.

– Что?

– Я спросила, любишь ли ты Брамса.

– Он пишет детективы?

– Не важно. Что будешь брать на десерт?

В начале февраля знакомый барабанщик ведет Джону в паб на берегу Темзы. Он рассудил, что Джоне не нужны серьезные отношения; ему нужно тупо потрахаться. Они шагают в темноте по мокрой булыжной мостовой, потом заходят в тепло, стряхивая с себя дождь. Сразу видно, что в баре собрались люди, тоже ищущие полог из кожи, под которым можно уснуть. Убежище бывает не только из камня и кирпича. Приятель Джоны обращает его внимание на роскошную женщину-вамп, потом – на хорошенькую, пусть и слегка простоватую молодую девчонку. Но Джона качает головой и предлагает сыграть в снукер.

Пока он вынимает бумажник, его приятель уже подсел к трем девушкам и собирается угостить их пивом.

– Это Джона, – говорит он. – Джона – певец.

– Охотно верю. Придумай что-нибудь поинтереснее.

– Он вправду певец.

– И что ты поешь?

Тремя пинтами позже девушка с самыми добрыми глазами замечает его обручальное кольцо. Разговор расплывается, теряет четкость и смысл.

– Надеюсь, я тебя не утомляю. Со мной, наверное, скучно.

– Вовсе нет. – Она прикасается к его руке.

– Понимаешь, в чем дело. Моя жена… она умерла.

– Очень жаль.

– В связи с чем я вспомнил…

– Ничего, если я закурю?

Джона отхлебывает пиво; она достает сигарету.

– Да… погода сегодня противная.

– Я тут подумал…

– Что?

– Может быть, мы…

– Возьмем по капельке друг от друга? – Она накручивает на палец прядку волос. У нее длинные ногти, покрытые лаком. – Скажи мне что-нибудь интересное.

– Она сломала шею.

– А ты веришь в…

– Нет. – Он смущенно откашливается. – Извини, я тебя перебил.

– Тебе, наверное, одиноко.

– Да.

Под бдительным оком фотографий жены Джона приводит девушку домой. Каждому необходима компания, каждый нуждается в утешении. Вот оно, утешение двух совершенно чужих людей, сочувствие безмолвных прикосновений.

* * *

– Всякое невротическое поведение есть замещение скорби.

Джона смеется и надсадно кряхтит, как будто его ударили под дых.

Пол Ридли трет глаза.

– У вас был секс с четырьмя или пятью разными женщинами, но после первого раза вы больше ни с кем из них не встречались?

– Они спасают меня от бессонницы. А потом у меня в голове что-то переключается, я понимаю, что меня обнимает не Одри, а кто-то другой, и я…

– Вы просыпаетесь?

– Да.

Они оба кладут ногу на ногу, ненароком зеркаля друг друга.

– Что еще вам дают эти встречи?

Жалость и страсть. Облегчение. Джона пытается думать о разных женщинах, но перед мысленным взором стоит только вид со скамьи Одри: павлины, лебеди, гуси.

– Я просто хочу, чтобы можно было хотя бы немного поспать. Пусть всего три часа, но это уже как подарок. Да, может быть, это не очень красиво, но…

Он ломает зеркальное отражение. Он уже девять месяцев ходит к этому психологу, к этому лысеющему человеку, который не знает, что значит потерять жену или перенести три выкидыша. Но в их продолжающемся знакомстве Джона находит некоторое утешение; этот крошечный кабинет стал для него своего рода убежищем с красивыми пейзажами на стенах и диванными подушками пастельных цветов. Пожалуй, это единственное место в мире, где он может купаться в своем уродстве – прямо-таки утопать.

– Может быть, после девяти лет моногамии я наслаждаюсь свободой. Все женщины разные… – Он расправляет плечи, стараясь принять бравый вид. – Я развлекаюсь.

– Развлекаетесь? Да, наверное, так и есть.

Разговор заходит в тупик. Они смотрят друг другу в глаза, и каждый ждет, что другой первым отведет взгляд. Потом оба моргают одновременно.

* * *

Деревья все еще голые. В конце февраля Джона испытывает искушение скрашивать долгие зимние вечера зажигательным сексом, но ему самому уже стало противно от собственного беспробудного блядства. Его мучает чувство вины за то, что он не звонит, за пустые слова, за растраченные зря женские поцелуи. Но в одиночестве тоже невыносимо. В три часа ночи он бродит по дому, зверея от недосыпа. Мышцы ног сводит судорогой. Он стоит, бьет ногой по двери в ванную, пока дерево не ломается – а потом до утра ползает по полу, собирает щепки.

Покончив с уборкой, он идет сполоснуть лицо холодной водой. Долго смотрит на свое отражение в зеркале над раковиной. Где тот музыкант-идеалист, сделавший предложение Одри? Его больше нет. Вместо него – тридцативосьмилетний мужик с жестким лицом. Взрослый дядька, ведущий себя как подросток. Еще нет сорока, а уже вдовец, думает Джона; уже почти сорок, и ничего не добился в жизни. Беспорядочный секс – его единственное снотворное. В качестве альтернативы можно принять сразу весь пузырек таблеток и уже никогда не проснуться. Он открывает аптечку, смотрит на зловещие пузырьки и размышляет о пропасти между замыслом и его воплощением. Что должно произойти, чтобы человек преодолел эту пропасть одним прыжком?