Свидание вслепую - Ежи Косински Страница 13

После чего Ромаркин, ухмыляясь, поднял несколько тостов в честь Председателя Мао. Все трое выпили несколько стаканов обычной воды. Ромаркин и Левантер притворились, будто опьянели, «Робот» послушно сделала то же самое. Все трое, покачиваясь, прошли в маленькую спальню, в которую из комнаты Левантера можно было пройти через короткий коридорчик.

Когда Левантер и Ромаркин занимались с нею любовью, «Робот» не оказывала ни малейшего сопротивления. Казалось, она подчиняется им лишь потому, что они, будучи ее начальством, имеют полное право вытворять с ней все что угодно и что она приехала сюда именно для того, чтобы делать все, что ей прикажут, во имя Мао, которому она была верна и за границей. Всю ночь она покорно подчинялась им. Что бы они с ней ни делали — то торопливо проникали в нее, то грубо тискали, то нежно ласкали и страстно целовали, передавая из рук в руки, — на ее лице оставалось покорное, услужливое выражение. То ли она вообще ничего не чувствовала, то ли подавляла в себе чувственность — определить было невозможно.

По утрам номер опять превращался в деловой фестивальный офис. Непрерывно звонили телефоны; три секретарши принимали звонки; периодически заходили важные зарубежные гости и официальные лица, чтобы получить пропуск на разные мероприятия; в коридоре сновали советские и иностранные журналисты в надежде заполучить какую-нибудь знаменитость для интервью.

В большой комнате царил Ромаркин, глава всего предприятия, внимательный и расторопный, очень привлекательный в своем официальном фестивальном костюме — образцовый эталон молодежного активиста. В соседней комнате располагался Левантер; он занимался самыми разными вопросами, связанными с пребыванием иностранцев на Фестивале — от поисков врача для заболевшей французской кинозвезды и посылки цветов венгерской певице-сопрано до вежливого предупреждения арабского поэта-декадента о том, что его репутация серьезно пострадает, если просочится хоть слово о том, что он провел ночь с двумя британскими делегатами мужского пола.

Всё это время «Робот» оставалась в спальне. Она могла уйти, но без команды делать это явно не решалась. Время от времени Ромаркин небрежно пересекал комнату, шел по коридорчику и тихо входил в спальню. Любой работник офиса вполне мог предположить, что он уходит через заднюю служебную дверь, чтобы избежать встречи с репортерами. Когда Ромаркин возвращался в свой кабинет, с тем же небрежным видом в спальню отправлялся Левантер.

Больше всего Ромаркина и Левантера интриговало безразличие «Робота». Занимаясь с ней любовью, они пытались уловить хоть какие-то следы эмоций, намеки на чувства. Но она как будто находилась в трансе. Тело ее оставалось неподвижным, лицо — непроницаемым. Ни разу за те дни и ночи, что она оставалась в спальне, «Робот» и виду не подала, что чем-то недовольна или хочет уйти. Она оставалась предельно услужливой и ела все, что ей приносили.

В последний вечер Фестиваля они вывели «Робота» из гостиницы так же тайно, как привели, посадили в машину и поехали в то общежитие, где размещалась китайская делегация. И тут вдруг «Робот» начала обнимать и целовать обоих мужчин, касаться их грудей, шей, бедер, и при этом тихо плакала, как обиженное дитя. Они отвечали на ее поцелуи, слизывали соленые слезы, вытекавшие из узеньких уголков ее глаз. А потом Ромаркин высвободился из ее объятий, вышел из машины и распахнул перед ней дверь. Девушка восприняла это как приказ. В одно мгновение она перестала плакать и вытерла слезы. Как дисциплинированный солдат, вылезла из машины, склонила голову и, не оглядываясь, зашагала к главному входу в общежитие.

Через несколько недель после завершения Фестиваля по указанию партии в МГУ имени Ломоносова проводилось общее собрание студентов в рамках общесоюзной кампании по обсуждению последней книги Сталина, посвященной вопросам марксизма в языкознании. Ромаркин сидел рядом с Левантером в центре самой большой аудитории Университета, где в это время находились тысячи студентов, преподавателей, партийных деятелей и работников органов безопасности. Член ЦК партии делал доклад, изобилующий помпезными фразами и славословиями в адрес последнего научного достижения вождя. Сталин, провозглашал докладчик, заложил партийно-философское обоснование очистки страны от языковедов-реакционеров, которые до последнего времени выдавали себя за истинных марксистов-ленинцев. Как только докладчик закончил свою речь, зал разразился продолжительными аплодисментами. Все вскочили на ноги и устроили овацию.

После доклада начались обычные в таких случаях вопросы к докладчику. Заранее подготовленные и тщательно рассаженные в зале люди (как члены партии, так и заслуживающие такого доверия беспартийные) задавали якобы спонтанные вопросы, позволявшие докладчику еще раз разъяснить основные положения сталинского труда.

Левантер умирал от скуки. Он оглядывал присутствующих, пытаясь найти в этом море лиц хоть одно, на котором читалась бы такая же откровенная скука. Справа от него сидел Ромаркин; он внимательно смотрел на людей в президиуме.

Внезапно, среди всеобщих славословий Сталину и хвалы его книге, Ромаркин высоко поднял руку над головой. Краем глаза Левантер увидел это, но своим глазам не поверил. Последние три года они были практически неразлучны. Жили в общежитии в одной комнате, вместе ходили на лекции, вместе проводили каникулы. И сейчас Левантер был невероятно удивлен тем, что Ромаркин не сказал ему заранее, что получил почетное поручение задать вопрос по докладу. Неужели он предал их дружбу? Неужели рассказал партийному начальству об их совместных выходках? Наверняка рассказал, вот и сидит теперь спокойный и невозмутимый, рука поднята высоко вверх, словно он решил сдаться, бесстрастный, как «Робот», терпеливо ожидающий, когда его вызовут. Левантер запаниковал. Неужели партия нашла подход к Ромаркину, а через него скоро доберется и до него?

Докладчик жестом обратился к Ромаркину:

— Ну-с, уважаемый товарищ, скажите, что вы по этому поводу думаете? Не стесняйтесь! — добавил он с преувеличенной сердечностью. — Говорите!

Когда Ромаркин встал, Левантер буквально провалился в глубь своего кресла.

— Я с большим интересом прочитал работу товарища Сталина о марксизме в языкознании, — громким и уверенным голосом начал Ромаркин. — Эта работа сорвала маски с идеологических ошибок наших ведущих языковедов и привела к их изгнанию из партии и из профессорских рядов университета. Но до того, как появилась книга товарища Сталина, — то есть еще на прошлой неделе — партия считала этих людей настоящими марксистами и авторитетными учеными в области языкознания. — Он замолчал, огляделся вокруг, а потом продолжил непринужденным тоном: — Разумеется, я никоим образом не сомневаюсь в мудрости решения партии. Однако ни в одной официальной биографии товарища Сталина не упомянуто о том, что он когда-либо занимался изучением столь высоко специализированной отрасли науки, какой является языкознание. А теперь мой вопрос: не скажете ли вы нам, товарищ, когда и как долго товарищ Сталин занимался изучением языкознания?

Ромаркин сел на свое место. На его губах играла обаятельная улыбка.

В аудитории воцарилась мертвая тишина. Левантер почувствовал, как тысячи глаз буравят и его друга, и его самого. Докладчик молчал. Он забыл поблагодарил Ромаркина за вопрос. Он даже не смотрел в его сторону.