Похвала правде - Торгни Линдгрен Страница 13

В тот вечер, когда новостные телепрограммы показали меня и «Мадонну», народ толпами приходил к мастерской и заглядывал в окна. Им хотелось поглазеть на меня, а не на «Мадонну». И я стал у окна — пускай смотрят.

Шопенгауэр где-то писал, что прекрасной жизнь не бывает никогда.

А вот мне жизнь казалась дивно прекрасной.

Паула прислала мне цветы — желтые и красные тюльпаны, как у Дарделя на картине «Визит к эксцентричной даме».

Заезжали и музейщики — научные сотрудники, управляющие. Много рассуждали об этом периоде в жизни Дарделя. Он потерял тогда единственную женщину, которую любил по-настоящему, скитался по Европе, беспробудно пьянствовал и писал картины, пил большей частью виски, крутил романы с мужчинами и с женщинами, а вероятно, и с демонами, все вперемешку, не разберешь, так уж получалось, и в его творчестве это был самый плодотворный период, причем иные работы остались неизвестны, тут ученые мужи сходились во мнениях. И все знатоки выражали готовность провести экспертизу.

— Да-да, спасибо, — говорил я.

Где-то у меня до сих пор лежит крафтовый конверт с семью рукописными заключениями, что «Мадонна с кинжалом» бесспорно написана Нильсом Дарделем. Вне всякого сомнения. На конверте стоят цифры: 38 47. Размеры той спичечной мозаики.

Еще приезжал Петер Даль. Крупнейший из ныне живущих шведских художников.

— Мне кажется, — сказал он, — эта картина говорит о современности нечто такое, чего не знал никто. Кроме Дарделя. — И добавил: — Ныне уже не создать произведения искусства, которое сообщит людям о чем-то, дотоле им неизвестном. Мы первые из людей знаем о своей современности всё.

Вроде бы ничего особенного здесь нет. Но он так сказал. И это чистая правда.

Многие приходили фотографировать. И мы позировали, «Мадонна» и я. Денег мы не брали. У нас и в мыслях не было взимать плату. На всех снимках я улыбался, хвастливо и глупо, многие газеты меня попросту отрезали.

Один из фотографов задержался на три дня. Вообще-то он был не фотограф, но тогда я об этом не знал. Снимки он сделал в первый же день, а после только сидел на венском стуле и смотрел на «Мадонну», ради репортеров я повернул ее лицом в магазин. Человек этот был маленького роста, лысый, с короткими, толстыми пальцами, с эспаньолкой и в очках с широкими черными дужками. Остановился он в пансионе Лундгрена возле автобусной станции. Мы с ним разговаривали, и, к примеру, он спросил:

— Сколько тебе лет?

— Тридцать один, — ответил я. — Но мне кажется, будто за последние дни я стал старше. Или больше.

— Ты словно опять начал расти, да? Хотя уже близок к среднему возрасту.

— Да, — кивнул я.

— Изменился не ты, — сказал он. — Твоя судьба выросла, стала больше.

— Но ведь отыскать настоящий шедевр удается не каждому, верно?

— Найти ее мог кто угодно. Картина могла упасть на пол, и рама раскрылась бы. Так что не задавайся.

— Однако каким-то образом я был к этому готов, — сказал я. — Будто все время чувствовал: что-то случится.

Это была ложь, и больше ничего.

— Любой человек чувствует, что с ним должно что-то случиться, — заметил он. — Это у нас в крови.

Я ни о чем не спросил — ни как его зовут, ни чем он занимается, ни откуда приехал. Наверно, из репортеров, работает для какого-нибудь солидного журнала, ведь задержался он здесь надолго и был так задумчив и серьезен.

— Поначалу я было решил, что схожу с ума, — сказал я. — А сейчас чувствую в основном сдержанную и торжественную радость.

— В Музее современного искусства она бы смотрелась куда лучше, — заметил он. — Для такого маленького поселка она слишком эффектна и грандиозна, ведь в ней мощь водородной бомбы.

Только с ним я и говорил по-настоящему. Все остальные просто старались меня выспросить, хотели все узнать, но даже не трудились слушать, когда я пробовал объяснить. Помнится, мы с ним и о репортерах говорили. О репортерах, о газетах и журналах, о радио и телевидении. Как выстраивается высокое светлое пространство, а в нем — ландшафт, который кажется узнаваемым лишь потому, что однозначно представляет собой ландшафт, но все там фальшивое, ненастоящее, вместо подлинных предметов, существ и растительности одни только слова, понятия, домыслы. Однако замечаешь это, лишь очутившись внутри. Так он говорил.

И именно он послал Пауле большую хорошую цветную фотографию «Мадонны». Она же видела ее только в прессе, приехать-то не могла. Я попросил его о фотографии и дал адрес. Он слыхом о Пауле не слыхал. Она позвонила сразу, как только получила снимок, через несколько дней.

— Я совершенно не представляла себе, какая она потрясающая, — сказала Паула. — Только теперь поняла.

— Тем не менее это всего-навсего фотография.

— Я прилепила ее скотчем над кроватью. В память обо всем. О тебе, и о всяких невероятных событиях, и о том, что мы некоторым образом в ответе за нее.

— Твоя мама поступила бы точно так же, — сказал я.

— Прости.

— По-моему, Дардель рассчитывал, что она будет висеть в церкви. Возле хоров.

— Да, — согласилась Паула. — Наверно, есть и такие церкви.

Распознать антикваров среди приезжей публики не составляло труда. Смотреть на «Мадонну» им было недосуг, они вроде как спешили, быстро озирались по сторонам, желая убедиться, что конкурентов здесь нет. Потом спрашивали, нельзя ли поговорить со мной без свидетелей. И я вел их в мастерскую и задергивал драпировку.

— Ты решил насчет цены? — таков непременно был первый вопрос.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — говорил я.

— Да ты не стесняйся. Назови сумму.

Все они разговаривали со мной снисходительно, высокомерно. Для них я был недоумком, которому выпала немыслимая удача.

— Вообще-то я думал оставить ее у себя, — говорил я. — В моем приватном собрании.

Некоторые из них с легким удивлением спрашивали, какие еще мастера есть в моем собрании. Но большинство говорили только:

— В конечном счете ты ведь назначил цену. В глубине души. Назови сумму-то.

А кое-кто добавлял:

— Ради Бога, не связывайся с аукционными фирмами. Надуют тебя.

— Никто меня не надует. А цены у нее нет.

— Стало быть, ты все же делал прикидки.

— Нет. Никаких прикидок я не делал.

— Но ты не против, чтобы тебе назвали цену? Так, для примера.

— В таком случае я предпочту получить предложение на бумаге. Подписанное, заверенное и действительное как минимум в течение полугода.

За ту неделю я получил восемь оферт, аккуратно написанных, с заверенной подписью. Они лежат у меня в ящике под телефоном. Некоторые не приезжали, а только звонили по телефону. Исполнительный директор одной из крупнейших в Норланде лесопромышленных компаний позвонил как-то поздним вечером и сообщил, что мог бы выложить столько-то и столько-то миллионов. Я видел его фотографии в «Новостях недели» и знал, как он выглядит.