Венера в мехах - Леопольд фон Захер-Мазох Страница 13

– Но мне это совсем не доставляет удовольствия.

Меня снова охватило то странное опьянение.

– Бей меня! – молил я.– Бей меня, без всякой жалости!

Ванда взмахнула хлыстом и два раза ударила меня.

– Довольно тебе?

– Нет!

– Серьезно нет?

– Бей меня, прошу тебя, – для меня это наслаждение.

– Да, потому что ты отлично знаешь, что это несерьезно, что у меня не хватит духу сделать тебе больно. Мне противна вся эта грубая игра. Если бы я действительно была такой женщиной, которая способна хлестать своего раба, я была бы тебе отвратительна.

– Нет, Ванда, нет! Я люблю тебя больше, чем самого себя, я отдаюсь тебе весь, на жизнь и на смерть,– ты в самом деле можешь делать со мной все, что тебе вздумается, по первому безудержному капризу…

– Северин!

– Топчи меня ногами! – воскликнул я, распростершись перед ней вниз лицом.

– Я ненавижу всякую комедию! – нетерпеливо воскликнула Ванда.

Наступила жуткая тишина.

– Северин, предостерегаю тебя еще раз, в последний раз…– прервала молчание Ванда.

– Если любишь меня, будь жестока со мной! – умоляюще проговорил я, подымая глаза на нее.

– Если люблю тебя? – протяжно повторила Ванда. – Ну хорошо же! – Она отступила на шаг и оглядела меня с мрачной усмешкой. – Так будь же моим рабом и почувствуй, что значит отдаться всецело в руки женщины!

И в тот же миг она наступила ногой на меня.

– Ну, раб, нравится тебе это?

И взмахнула хлыстом.

– Встань!

Я хотел встать на ноги.

– Не так! – приказала она. – На колени!

Я повиновался, и она начала хлестать меня.

Удары – частые, сильные – быстро сыпались мне на спину, на руки, каждый врезывался мне в тело, и оно ныло от жгучей боли, но боль приводила меня в восторг, потому что мне причиняла ее она, которую я боготворил, за которую во всякую минуту готов был отдать жизнь.

Она остановилась.

– Я начинаю находить в этом удовольствие, – заговорила она. – На сегодня довольно, но мной овладевает дьявольское любопытство – посмотреть, насколько хватит твоих сил… жестокое желание – видеть, как ты трепещешь под ударами моего хлыста, как извиваешься… потом услышать твои стоны и жалобы… и мольбы о пощаде – и все хлестать, хлестать, пока ты не лишишься чувств. Ты разбудил опасные наклонности в моей душе. Ну, а теперь вставай.

Я схватил ее руку, чтобы прижаться к ней губами.

– Что за дерзость!

Она оттолкнула меня ногой от себя.

– Прочь с глаз моих, раб!

Как в лихорадке, проспал я в смутных снах всю ночь. Едва светало, когда я проснулся.

Что случилось в действительности из того, что проносится в моем воспоминании? Что было и что я только видел во сне? Меня хлестали, это несомненно – я еще чувствую боль от каждого удара, я могу сосчитать жгучие красные полосы на своем теле. И хлестала меня она! Да, теперь мне все ясно.

Моя фантазия стала действительностью. Что же я чувствую? Разочаровало ли меня превращение моей грезы в действительность?

Нет! Я только немного устал, но ее жестокость восхищает меня и теперь. О, как я люблю ее, как боготворю ее! Ах, как бледны все эти слова для выражения того, что я к ней чувствую, как я отдался всем существом! Какое это блаженство – быть ее рабом!

* * *

Она окликает меня с балкона. Я бегу наверх. Она стоит на пороге и дружески протягивает мне руку.

– Мне стыдно! – проговорила она, склонившись головой ко мне на грудь, когда я обнимал ее.

– Чего стыдно?

– Постарайтесь забыть безобразную вчерашнюю сцену, – сказала она дрожащим голосом. – Я исполнила ваш безумный каприз – теперь будемте благоразумны, будем любить друг друга, будем счастливы, а через год я стану вашей женой.

– Моей повелительницей! – воскликнул я. – А я – вашим рабом!

– Ни слова больше о рабстве, о жестокости, о хлысте… – перебила меня Ванда. – Из всего этого я согласна оставить вам одну только меховую кофточку, не больше. Пойдемте, помогите мне надеть ее.

* * *

Маленькие бронзовые часы с фигуркой Амура, только что выпустившего стрелу, пробили полночь.

Я встал, хотел уйти.

Ванда ничего не сказала, только обвила меня руками, увлекла назад на оттоманку и снова начала целовать меня… И так понятен, так убедителен был этот немой язык!..

Но он говорил еще больше, чем я мог осмелиться понять,– такой страстной истомой дышало все существо Ванды, столько неги сладострастья было в полузакрытых, отуманенных глазах ее, в искрах огненного каскада волос под белой пудрой, в шелесте белого и красного атласа, сверкавшего переливами при каждом ее движении, в волнующихся складках горностая, в который она куталась с небрежной грацией.

– Ванда, умоляю тебя… – бормотал я, заикаясь, – но ты рассердишься…

– Делай со мной что хочешь… – шептала она.

– Я хочу, чтобы ты топтала меня ногами… умоляю тебя… иначе я помешаюсь…

– Ведь я запретила тебе говорить об этом! – строго воскликнула Ванда. – Или ты неисправим?

– Ах, ты не знаешь, как безумно я люблю тебя!

Я опустился на колени и зарыл свое пылающее лицо в складках ее платья.

– Я думаю, – задумчиво начала Ванда,– что все это безумие твое – одна только демоническая, неудовлетворенная чувственность. Это – болезненное уклонение, свойственное нашей природе. Если бы ты был менее добродетелен, ты был бы совершенно нормален.

– Ну сделай же меня нормальным…– пробормотал я.

Я перебирал руками ее волосы и искрящийся переливом мех, вздымавшийся и опускавшийся на груди ее, словно освещенная луною волна, и туманивший мне голову.

И я целовал ее… Нет! – она меня целовала – так бурно, так исступленно, словно хотела испепелить меня своими поцелуями. Я был как в бреду… сознание я давно потерял, а теперь я совершенно задыхался. Я рванулся от нее.

– Что с тобой?

– Я страдаю невыразимо…

– Страдаешь? – она громко и весело расхохоталась.

– Ты смеешься! – простонал я. – О, если бы ты могла понять…

Ванда вдруг притихла, взяла руками мою голову, повернула меня к себе и страстно, порывисто прижала меня к груди.

– Ванда… – в беспамятстве бормотал я.

– Я забыла – тебе ведь страдание приятно! – воскликнула она и снова засмеялась. – Но погоди, я снова вылечу тебя – потерпи!