Берлинский фокус - Луиза Уэлш Страница 13

– Как вам, нравится?

Я посмотрел на большие красно-синие буквы поперек плаката. Мой немецкий скорее мертв, чем жив, но я Догадался, что значит «Fantastisch!».

– Впечатляет. Может, я даже схожу на свое представление.

Рэй нахмурился:

– Будем надеяться, что не только вы.

* * *

Режиссером оказалась все та же Улла, которую Я впервые увидел с тряпкой. Она устало поднялась из-за стойки, откидывая пряди не слишком чистых волос, выпавшие из слабого узла на затылке. Она выглядела так, будто не высыпалась неделями, и это ей шло. Пребывание в Берлине вдруг показалось мне не такой уж и унылой перспективой. Рэй представил нас, я протянул руку, и она осторожно ее пожала. Ее ладонь была сухой, холодной и грубоватой. Спорю на сотню евро, она не красит ногти. Я постарался спросить как можно нежнее:

– Вы тут за всех работаете?

Улла нахмурилась:

– Работаю как могу.

Акцент заметнее, чем у Рэя. Мне понравилось. И выглядит она приятнее, даже когда хмурится. По переносице идет трещинка, едва заметная складочка на идеальном лице. Хочется разгладить ее пальцем. Вместо этого я стащил тряпку из ее кармана и спрятал в свой.

Улла открыла дверь с надписью «Privat», и мы направились к гримерным. После утомительной дороги ее молчание должно было радовать меня, но я хотел, чтобы она говорила. Я достал из кармана тряпку, перевязанную разноцветными шелковыми лентами, и преподнес ей с легким поклоном:

– Не успел купить цветы.

Улла приняла подарок без тени улыбки:

– Клоуны все время дарят мне цветы.

– И теперь вы ждете струю в глаз из каждого букета? – Она молча распутывала тряпку, пока мы шли по закулисным лабиринтам. – Надеюсь, я не доставил больших проблем.

Улла, не глядя на меня, вернула смятые ленты.

– Тяжело перестраиваться. Мы привыкли к одному номеру, теперь надо привыкать к другому.

– Мне повезло с вакансией. – Она бросила на меня быстрый взгляд. Надеюсь, предшественник ушел добровольно. – Постараюсь не подвести вас.

– Коля переехал в гримерку к близнецам, так что можете занять его комнату.

Я не стал убеждать, что привык делить гримерную. В конце концов, я, видимо, обречен мешать Коле.

Улла проводила меня в комнатушку без окон, похожую на тюремную камеру. Я сел в единственное кресло и стал разглядывать фотографии Коли, налепленные на зеркало.

Симпатичный парень. Вот он стоит на сцене и держит напарника на одной руке. На другой позирует в плавках, сильные руки на талии подчеркивают ее стройность и мощь всего тела. Интересно, думал я, снимки укрепляют его веру в себя или ему просто нравится любоваться собственными портретами? Странно, что он не забрал их с собой. Их, конечно, много, но он бы не надорвался. Возможно, торопился, а может, не думал, что я задержусь надолго. Как бы там ни было, я надеялся, что не расстроил Колю. Ему бы ничего не стоило прихлопнуть меня как муху.

Где-то за дверью артисты и персонал обменивались любезностями, и я будто почувствовал легкий запах зимней сырости, впитавшейся в их пальто. Я отгородился от шума, отвернулся от обиженных глаз многочисленных Коль и сконцентрировался на своем номере.

* * *

Усы Рэя слегка задрожали, когда я вышел из театра за полчаса до шоу, но он знал, что артистов нельзя дергать перед выступлением. У каждого свои странности, и, может, мне непременно надо выйти на улицу, прежде чем выйти на сцену?

В палатке во дворе продавали суп с лапшой и клецками. Я нарушил свое правило не есть перед шоу, купил тарелку супа, пиво и сел на деревянную лавку напротив входа в театр, где уже собиралась публика.

Истинное счастье фокусника – овладевать новыми фокусами. Раскладывать трюк по полочкам, пока не проработаешь каждый шаг, упражняться, начиная заново при малейшем сбое. Снова и снова, натирая новые мозоли на пальцах, пока фокус не превратится в знакомую мозаику, которую ты в пять секунд соберешь с закрытыми глазами и легкой улыбкой на губах. Создавая иллюзии, учишься обходиться без них. Кто угодно может показывать фокусы. Любой может научиться скручивать веревку так, чтобы она распутывалась точно по плану, или заставить нужную карту по команде выпрыгнуть из колоды, или щелчком пальцев растворить серебряную монетку в воздухе. Ничего сложного. Мастерство требуется, чтобы превратить эти действия в действо.

Если ты не детский фокусник, можешь не рассчитывать на веру в чудеса. Публика жаждет зрелищ. Я всегда относился к разряду остряков-кудесников. Я выхожу на сцену и по ходу шоу отпускаю шуточки. В принципе, фокусы можно показывать и в полной тишине. Но я давно упрятал мимов в коробку с надписью «марионетки и грим». Для пантомимы я слишком медлителен. Меня корежит от этих игр лица и тела, улыбок и ужимок а-ля Марсель Марсо.

Сидя у берлинского театра, я задумался, насколько все-таки реплики важны для моего шоу. Я надеялся, что в наши дни все иностранцы действительно говорят по-английски.

Публика собралась молодая, завернутая в темные зимние пальто и яркие шарфы и шапки. Я мечтал стать одним из них, прийти на шоу под руку с красивой девушкой. Я вернул пустую тарелку и недопитое пиво в палатку. Пора сфокусироваться.

В зале я купил еще пива. Присев у выхода, я наблюдал за пожилой женщиной в черном платье. Она ходила между столиками и продавала с лотка заводные игрушки. Особым спросом они не пользовались. Я подал знак и обменял двенадцать евро на жестяную уточку. Я повернул ключ, и она заковыляла между пепельницей и стаканом пива. А я ждал начала представления.

В Британии вы не найдете таких кабаре. Подобные шоу, смесь варьете и мюзик-холла, возможно, застали наши бабушки, но в их времена эти представления не были столь откровенны.

Артисты были так же молоды, как и зрители, и отличались от них лишь тесными костюмами. Первой вышла гибкая, затянутая в лайкру блондинка с хвостом на затылке, самозабвенно влюбленная в обручи. Публика замерла, наблюдая, как девушка раскручивает обруч, как он вращается вокруг ее талии, груди, шеи, потом вдруг преданно падает к ногам, и кажется, вот-вот замрет, но вдруг начинает змеей обвивать ее тело, поднимаясь вверх по правой руке. Она берет второй обруч, добавляет к первому, который продолжает танцевать по телу. Ей все мало. Один за другим она надевает на себя все обручи из стопки почти с нее ростом, пока все ее тело не превращается в пластиковое веретено. Зрители в восторге, моя уточка крякает, как последний раз в жизни.

Я надеялся, что следующим выйдет Коля, но вместо него выскочило трио клоунов-жонглеров в широченных ярких шортах и огромных майках. Уточка бросила на меня тоскливый взгляд, я хлебнул пива и кивнул в ответ. Зрители аплодировали, но меня их безудержное веселье не трогало. Мне всегда больше нравился Кинки, Друг Всех Детей, спившийся шут с татуировкой вместо грима.

Заиграл вальс, и клоуны на сцене начали перекидываться снарядами в такт музыке. Я уже понял, что будет дальше. Музыка ускорялась, они бросали все быстрее, пока вальс не превратился в адскую какофонию. Снаряды летали как реактивные, клоуны двигались по сцене, держа друг друга на прицеле, пока паутина бросков не запуталась в совершенно невероятный клубок. Скорость все нарастала, пара снарядов пала в бою, ведь трюк не должен казаться слишком простым, и когда публика начала привыкать к зрелищу, весь град снарядов обрушился на самого маленького из трех, который ловил их руками, локтями, ногами, коленками, а последний поймал зубами. Зал взорвался овацией. Труппа отблагодарила публику серией синхронных сальто назад, затем коротышка убежал за сцену и вернулся, сверкая маниакальной улыбкой и тремя бензопилами. Я поднялся и отправился за кулисы. Уточка осталась на столе. Приятно знать, что кто-то за меня болеет.