Синдикат - Дина Рубина Страница 13

Яша Сокол, известный в Москве карикатурист, женился поздно ислучайно, по пьянке. Был он обаятельным, носатым, рыжим и крапчатым, какмустанг техасского ковбоя.

На сломе восьмидесятых знакомый менеджер одного изамериканских журналов предложил ему рисовать комиксы к незамысловатым историямиз перестроечной российской действительности. Яша попробовал, дело пошло,появились деньжата… Постепенно он стал замечать, что в наезженные колеикомиксов отлично укладываются сюжеты великих книг; да что там книги! — всянаша жизнь, с ее страстями, драмами, пылкими и робкими движениями души, как-тоудобно укладывается в ряды картинок, спрессовывающих любую жизнь в сжатыйконспект-обрубок… а большего она, по чести сказать, и не заслуживает… Сам тогоне замечая, он рисовал и рисовал, заталкивая жизнь в гармошку комиксов — наресторанных салфетках, автобусных проездных, листках из блокнота, газетныхполях… Ему удавалось сократить диалоги до отрывистых реплик-слогов, был онизобретателен, умен, чуток и явно одарен литературно.

На одной из гулянок к Яше прибилась девчушка, лица которойон дней пять не различал, именем не интересовался, подзывал ее, как собачонку,свистом или щелканьем пальцев. Зато, как выяснилось, все дни жесточайшего запоярисовал. Впоследствии именно эти рисунки, на которых она — всклокоченныймультипликационный воробей в серии беспрерывно меняющихся ракурсов — орет,подмигивает, пьет из бутылки пиво, косит глазом, грозит кулаком исквернословит, именно эти рисунки стали для их детей вереницей иконок,вставленных в маленькие рамки.

Когда запой прошел, Яша не стал гнать от себя смешного гномас крупной головой и носом-картошкой. В то время снимал он в Сокольникахмансарду под мастерскую, там прямо и жил. Девчушка осталась при нем. Онпо-прежнему почти не обращал на нее внимания, но жизнь его как-то повеселела,появились чистые сорочки, старый кухонный стол под скошенным потолком незаметнооказался накрыт клеенкой, на нем откуда-то возникли кастрюли, а в кастрюлях тои дело обнаруживались то каша, то картошка, а то и борщ…

И вдруг она родила близнецов! Двух одинаковых семимесячныхдевочек, каждую по кило весом. Яша оказался изумлен, озадачен. То ли он вообщене обращал на нее внимания, то ли она забыла обрадовать его предстоящимотцовством, то ли сама не придавала значения растущему животу… Словом, для Яшиэто событие стало совершенным сюрпризом.

Он отрезвел, огляделся, всмотрелся в два одинаковыхсморщенных тельца… Неожиданно дети ему как-то… глянулись. Может быть, потому,что напоминали персонажей комиксов. Они выдували пузыри, в которые хотелосьвписать булькающие слоги… Кроме того, солидное их число (двое) вызывало у негопочтительный трепет. В одночасье из гуляки праздного, забулдыги и хорошозарабатывающего оборванца Яша превратился в отца семейства.

Дети отлично вписались в комиксовую, чердачно-богемнуюжизнь, но требовали все больше любви, времени, ласки и любования. К Мане, скоторой он к тому времени расписался (все тот же синдром возникшего на пустомместе семейства — численность детей!), он по-прежнему относился спокойно, снисходительно-равнодушно.Позволял ей кормить детей выросшими вдруг полными грудями. А вот купать их,менять подгузники, вставать ночью — как-то не доверял. Все-таки была Маняшебутной, балахманной девчонкой. Она и погибла вот так-то, сдуру, на спор, темпервым дачным летом, когда они вывезли детей на воздух.

Поспорила на перроне с местной ребятней, что проскочит передэлектричкой за минуту до…

…и не проскочила.

Широкую двухместную коляску с мирно спящими близнецамиприкатили Яше со станции обезумевшие от страха спорщики.

Он рубил на хозяйском участке старую высохшую яблоню.

Коляска с близнецами сама бойко вплыла на дорожку, подросткивыкрикнули из-за забора: — дядь Яш!!! Там Маню электричкой зарезало!!!

Он размахнулся и последним страшным ударом топора снесстарую яблоню напрочь.

Впоследствии много раз он рисовал, как зачарованный, чередукартинок этого дня, реконструируя его по минутам — так археологивосстанавливают утерянные фрагменты прошлого… И с год после ее гибели,запряженный гончей тоской, был занят восстановлением образа Мани — разыскивалее школьных друзей, нашел бабку где-то под Волоколамском, — короче,знакомился, наконец, со своей женой поближе…

В это время многие друзья стали валить в Израиль. Яшапровожал, помогал паковать ящики, отправлять контейнеры, ругаться с таможней.От этих дней тоже осталась серия комиксов… Когда уехал Воля Брудер, сокурсник илучший друг, Яша задумался. Брудер звал Яшу все сильнее, все горячее, обещалпомощь, а главное — слал фотографии с пальмами, какими-то буйно-лиловымикустами, блескучим синим морем, в котором столбиками, как суслики, стоялихудосочные и счастливые Волины дети…

…Вообще-то Яша Сокол был не вполне евреем. Можно дажесказать, он им и вовсе не был в том смысле, в каком это понимает традиция. Вдетстве, правда, был у него любимый дедушка Миня, который гулял с ним,рассказывал о тайге, о повадках волков и лис, о том, как в лесу по деревьямопределять направление север-юг, как долго прожить без еды и какая ягодапомогает при цинге, и как не замерзнуть зимой. Дедушка Миня не был ниботаником, ни туристом, наоборот, — он был знаменитым закройщиком мужскойодежды в ателье Союза советских писателей. Просто в молодости семнадцать летпровел на лесоповале, и дважды находился в бегах в тайге. С дедушкой Миней былотак захватывающе интересно, что когда тот умер от сердечной недостаточности,десятилетний Яшка высох от любви и тоски по нему, как только в юности сохнут повозлюбленным.

Так вот, дедушка Миня, по неясным слухам, был как раз еврей,но, поскольку ни разу он об этом не обмолвился, — а может быть, Яшку это вдетстве не интересовало, — образ Мини, такой родной и главный, совсем немонтировался с этим коротким, чужим, почему-то неловким словом.

Лет с шестнадцати в Яше забродил беспокойный дух. В концемая он брал рюкзак (пара белья, две майки, блокноты и ручки) и подавалсякуда-нибудь на юг — в Сочи, Гагры, Сухуми…