Синдикат - Дина Рубина

Утром Шая остановил меня на проходной и сказал, чтобы япередвинула стол в своем кабинете в прежнее положение, а то, не дай Бог, вслучае чего, меня пристрелят через окно в затылок.

Решив побороться за уют на новом месте, я возразила, чтоесли поставить стол в его прежнее положение — боком к окну, — то мне, вслучае чего, отстрелят нос, а я своим профилем, в принципе, довольна.

Мы еще попрепирались немного (мягко, обтачивая друг на другепресловутую библейскую жестоковыйность), но в иврите я не чувствую себякорифеем ругани, как в русском. В самый спорный момент его пиджак заурчал,забормотал неразборчиво, кашлянул, — Шая весь был опутан проводами иобложен рациями. Время от времени его свободный китель неожиданно, как очнувшийсяна вокзальной скамье алкоголик, издавал шепелявые обрывистые реплики по-русски— это два, нанятых в местной фирме, охранника переговаривались у ворот. ТогдаШая расправлял плечи или переминался, или громко прокашливался, — словом,совершал одно из тех неосознанных движений, какие совершает в обществе человек,у которого забурчало в животе.

Часом позже всех нас собрали в «перекличке» для недельногоинструктажа: глава департамента Бдительности честно отрабатывал зарплату. Аможет, он, уроженец благоуханной Персии, искренне считал, что в этой безумнойРоссии каждого из нас подстерегают ежеминутные разнообразные ужасы?

В случае чего, сказал Шая, если будут стрелять по окнамкабинетов, надо падать на пол и закатываться под стол.

Я отметила, что огромный мой стол, в случае чего,действительно сослужит хорошую службу: под ним улягутся, в тесноте, да не вобиде, все сотрудники моего департамента.

Если будут бросать в окна бутылки с «коктейлем Молотова»,продолжал он, всем надо спуститься на первый этаж, и выстроиться вдоль стены вукрепленном коридоре возле департамента Юной стражи Сиона. Не курить. Неразговаривать. Соблюдать спокойствие. А сейчас порепетируем. Па-ашли!

Все шестьдесят семь сотрудников московского отделенияСиндиката гуськом потянулись в темный боковой коридор возле Юной стражи Сиона.Выстроились вдоль стены, негромко и невесело перешучиваясь. Постояли… В общем,все было как обычно — очень смешно и очень тошно.

Прошли минуты две.

Все свободны, сказал Шая удовлетворенно. В его идеальновыбритой голове киллера отражалась лампа дневного света, густые черные бровишелковистыми гусеницами сползли со лба к переносице. Пиджак его крякнул,буркнул: «Коля… жиды в домике?.. дай сигаретку…»

За шиворотом у него жил диббук, и не один…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

О том, что в моей новой должности ключевыми словами станетоговорка «в случае чего», я поняла еще в Иерусалиме, на инструктаже главыдепартамента Бдительности Центрального Синдиката.

Мы сидели за столом, друг против друга, в неприлично теснойкомнатенке в их офисе в Долине Призраков — так эта местность и называласьпоследние несколько тысяч лет.

Глава департамента выглядел тоже неприлично молодо илегкомысленно. Была в нем сухопарая прожаренность кибуцника: выгоревшие вихры,брови и ресницы, и веснушки по лицу и жилистым рукам. Меня, впрочем, давно ужене вводили в заблуждение ни молодость, ни кибуцная затрапезность, ни скромныеразмеры кабинета. Я знала, что это очень серьезный человек на более чемсерьезной должности.

На столе между нами лежали: ручка, затертая поздравительнаяоткрытка и небольшой ежедневник за 97-й год…

— …и должна быть начеку постоянно, — говорилон. — Проснулась утром, сварила кофе, выгляни между глотками в окно:количество автомобилей во дворе, мусорные баки, кусты, качели — все ли так, какбыло вчера?.. Перед тем как выйти из квартиры, загляни в глазок: лестницадолжна хорошо просматриваться… Не входи в лифт на своем этаже, поднимись вышеили спустись на пролет… И ни с кем в лифт не входи — ни со старухой, ни сребенком, ни с собакой… Общественный транспорт в Москве для тебязаказан, — только автомобиль с личным водителем…

Заметил тень усмешки на моем лице, согласно усмехнулся икивнул на стол:

— Возьми эту ручку… Отвинти колпачок…

Из отверстия выскочили и закачались две легкие пружинки.

— Это бомба, — сказал он. — На такойподорвался наш синдик в Буэнос-Айресе, в семьдесят третьем… А теперь возьмиоткрытку: она пришла тебе по почте в день твоего рождения, вместе с десяткомдругих поздравлений. Я заглянула в створчатую открытку с медвежонком, улетающимна шаре. Внутри было размазано небольшое количество пластилина с вмятой в негометаллической пластиной.

— Это бомба, — повторил он ровно. — На такойподорвался наш синдик во Франции, в восемьдесят втором… Теперь, ежедневник…

Я взяла блокнот, пролистнула несколько страниц. Со второйнедели ноября и насквозь в толще всего года было вырезано дупло, в которомзмейкой уютно свернулась пружина.

— Это бомба, — продолжал он. — На такойподорвался наш синдик в Уругвае, в семьдесят восьмом…

Я подняла глаза. Парень смотрел на меня пристально ииспытующе. Но была еще в его взгляде та домашняя размягченность, по которой —независимо, будь то в стычке или душевной беседе, — я отличаюсоотечественников, где бы они мне ни встретились…

Елки-палки, подумала я, не отводя взгляда, что ж я делаю?!

— Ничего-ничего, — он ободряюще улыбнулся. —Возьми-ка… — и подал брелок, крошечный цилиндр из какого-то белогометалла. — Вот, в случае чего… Когда входишь в темный подъезд или вподворотню… Да не бойся, это всего лишь лазерный фонарик… Срок годности —десять лет…