Отступница - Уарда Саилло Страница 12

Рабия брала с собой нашу тетрадку для записей, когда ходила за пшеницей и маслом.

— Си Хусейн, — говорила она хозяину лавки, — меня прислала мама. Мы голодаем. Пожалуйста, дай нам что-нибудь поесть.

Тогда господин Хусейн отмерял нам шеффель зерна, мерку масла и все тщательно записывал карандашом в тетрадку.

— Да хранит вас Аллах, — говорил он, и Рабия быстро бежала домой, чтобы ее не заметил отец.

В конце месяца матери обычно удавалось раздобыть пару дирхамов, чтобы вернуть долг господину Хусейну. Иногда дядя Ибрагим, брат матери, тоже давал деньги хозяину лавки. Он был вынужден делать это тайком, чтобы об этом ни в коем случае не узнал отец.

Когда долг был оплачен, си Хусейн вычеркивал список покупок из тетрадки и рисовал новую колонку для долгов на следующий месяц.

Как-то вечером мы ужинали пшеницей, хватая ее руками из миски, и тут мать услышала, что отец своим ключом открывает дверь.

— Все, прекращаем! — прошептала мама, и ее голос дрожал так же, как ее руки. Она быстро вытерла наши пальцы и спрятала миску под мойку. Мне кажется, она боялась ранить самолюбие отца, напомнить ему, что он больше не в состоянии прокормить семью, и тем самым вызвать его гнев.

К тому времени отец уже был болен. Его состояние менялось с каждым днем. Мы больше ни в чем не могли полагаться на него. Он вообще не работал, ничего не зарабатывал, полностью отдавшись во власть наркотиков с северных гор, забывая таким образом о нищете, в которую попал и он сам, и мы вместе с ним.

Бывало, что он каждое утро вставал в четыре часа, брал тележку и ходил с ней по городу, от пекаря к пекарю, от гостиницы к гостинице.

— Я — Хусейн, мастер по ремонту телевизоров, и мои семеро детей будут голодать, если вы ничего не дадите нам поесть, — говорил он. — Да ниспошлет вам Аллах долгую жизнь, если вы не допустите, чтобы мои дети умерли так рано.

Еще до восхода солнца он возвращался со вчерашними круассанами, которые туристы не захотели есть, с молоком, которое еще не совсем прокисло, со сливочным маслом, сливками и пирогами, шоколадом, хлебом, а однажды — даже с набором серебряных ножей.

Таких ножей я еще никогда не видела. Лишь позже, начав работать в ресторане, я узнала, что это такое: ножи для рыбы. А мы с их помощью намазывали подаренное нам сливочное масло на выклянченный хлеб и не решались спросить, откуда эти ножи и для чего их используют.

Позже отец запретил нам говорить на берберском языке, языке нашей матери, а если у кого-то вырывалось запретное слово, то ему крепко доставалось.

— На вашего отца напустили порчу, — шептала нам мама, — говорите по-арабски, иначе он вас убьет. Я должна посоветоваться с мамой. Она — шерифа, ей наверняка известно какое-то средство от этого.

Но у мамы не было никакой возможности попасть к бабушке. Отец запер ее в доме и запретил выходить из него. Он даже поставил решетку на окно, выходящее на улицу, чтобы мать не смогла убежать. Наш дом стал тюрьмой.

Однажды, когда у нас совсем не осталось денег, отец выполнил какую-то работу для другого торговца радиоаппаратурой из нашего города. На эти деньги он купил барана для праздника жертвоприношения Ейд аль-Адха. Это — самый большой исламский праздник, и длится он не менее четырех дней. Каждый отец семейства, который может себе это позволить, должен зарезать барана и разделать его по обряду. Одну треть мяса жарит на углях его семья, а две трети должны быть розданы бедным семьям, которые не в состоянии купить жертвенное животное.

Когда отец с блеющим бараном на привязи свернул на нашу улицу, мы стали смеяться. Такой жирный баран, вот это будет праздничная еда! Может, отец опять стал нормальным?

Он привязал жирное животное во внутреннем дворе под лестницей. Этой ночью нам не пришлось молиться. Но мы все равно не могли уснуть. Джабер дважды прокрадывался во двор и докладывал нам:

— Баран еще чуть-чуть подрос, хотя и покакал.

Конечно же, мы, девочки, должны были это проверить. Мы тихонько выглянули во двор: действительно, баран казался огромным, а тень, которую он отбрасывал на стенку в лунном свете, внушала ужас.

На следующий день баран, к сожалению, стал чуть-чуть меньше, и отцу пришлось кормить его. Он наполнил миску пшеницей и не стал слушать мать, которая предупредила его:

— Хусейн, овцы плохо переваривают пшеницу. Барана раздует.

— Замолчи, женщина, — сказал отец, — что ты понимаешь в овцах? Я — человек из пустыни, я знаю, что нужно этим животным. Доверяй мне.

Мать не верила ему, но промолчала.

Баран съел всю пшеницу. Вскоре он уже лежал на боку с раздутым животом и изо рта у него текла желто-зеленая жидкость. Мать не сказала ничего. Отец побежал к си Хусейну, хозяину лавки, и купил у него большую бутылку воды с тоником «Швеппс». Такой большой красивой бутылки у нас дома мы еще не видели.

— Зачем это? — спросила я отца.

— Это для нашего барана, — сказал он. — Называется «Швеппс». Очень сильное лекарство от вздутия живота. Вот увидишь, баран снова выздоровеет, мы зарежем его и съедим.

Баран тихо лежал на боку, а отец влил ему в рот всю бутылку лекарства «Швеппс». Мы ждали, что будет дальше.

Отец стоял рядом с бараном. Джабер стоял рядом с отцом. Мать стояла рядом с Джабером, а мы, девочки, прижались к матери. Баран начал дергать ногами.

— Отец, — спросила я, — лекарство уже действует?

— Ты же видишь, дитя мое, — сказал он, — мы, мужчины из пустыни, знаем, что делаем.

Через пять минут баран отрыгнул всю воду с тоником, и у него начался страшный понос. Через пятнадцать минут баран сдох. Мать убрала во внутреннем дворе. Отец вывез тушу на свалку за больницей и вернулся с маленьким ягненком. Он был чуть больше головы того мертвого барана, и в нем оказалось так мало мяса, что его даже не хватило на всю нашу семью. Мы оставили все мясо себе, ничего не раздали бедным.

После этого отец больше никогда не работал.

Тень Пророка

С того момента, как отец почувствовал, что на него снизошло благословение, и поверил, что он — тень Пророка, наша жизнь стала непредсказуемой. Иногда отец пребывал в хорошем настроении, и мы ели вкусные французские круассаны, добытые им нищенством. Иногда же он находился в таком состоянии, что при нем нельзя было произнести ни слова, даже шепотом.

Дом наш так и не был достроен до конца. У нас больше не было денег на стройматериалы для крыши, на краску, на окна. Отец был занят другим. Он считал себя тенью Пророка, а также уполномоченным Аллаха по солнцу. Теперь он сидел на крыше нашего дома не только по ночам, но и целыми днями. Он сидел как факир, скрестив ноги, сложив руки перед собой и обратив лицо к солнцу. Он смотрел широко открытыми глазами на сверкающее над Агадиром солнце. Его кожа высохла и стала твердой, а из глаз лились потоки слез. Отец сидел там целыми днями и созерцал сияние солнца.