Будь моей мамой. Искалеченное детство - Кэти Гласс Страница 12

— В порядке? — спросила я, прежде чем окончательно высвободить ее.

Джоди кивнула, и я развернула ее лицом к себе. Мы обе были на полу. Ее щеки пошли красными пятнами. Она выглядела удивленной — возможно, оттого, что я справилась с ее гневом, а не ушла в другую комнату, чтобы обезопасить себя. Потом я помогла ей подняться, отвела в кухню, умыла и дала попить. Теперь она успокоилась — спокойнее, чем сейчас, я ее с самого приезда не видела. Надеюсь, что-то утихомирилось у нее в душе.

На пороге кухни появилась Пола.

— Джоди, не хочешь поскладывать со мной пазлы? — спросила она как ни в чем не бывало.

— Отличная мысль, — похвалила я, удивляясь стойкости и благородству Полы. Она понимала, что агрессия Джоди не направлена непосредственно на нее. Джоди была готова наброситься с кулаками на весь мир за то, что она столько выстрадала, и кто бы ни стоял на ее пути — он должен отведать частичку ее боли. Пола понимала это и была готова все забыть и предложить свою дружбу и компанию. Я была так горда ею в этот момент!

— Пойдем выберем? — предложила Пола.

Мы нашли мозаику и остались в гостиной, где разместились Пола и Джоди. Потом я вернулась в кухню готовить обед. Было слышно, как Пола подсказывает Джоди, куда нужно вставлять фрагменты, и как Джоди ей отвечает. «Вот так, умница. Ты справишься…» Она твердила это, как маленькая старушонка, но хорошо хотя бы то, что она была мила с Полой. Внимание Джоди было завоевано ненадолго, и очень скоро ей стало скучно, тогда Пола разложила на кухонном столе бумагу и стала учить ее рисовать, а я тем временем готовила чай. Джоди едва держала кисточку и никак не могла ухватить сам принцип рисования предмета.

— Что ты рисуешь?

— Темноту.

— Это овечка или лошадка? Похоже на большую лошадь.

Джоди не отвечала, сосредоточившись на своем аляповатом творении.

— Может, возьмешь синей краски и нарисуешь небо?

— Нет. Черный.

Несмотря на воодушевление Полы, Джоди не рисовала ничего, кроме больших темных пятен, не прикасаясь к другим цветам, не желая, чтобы рисунки изображали хоть что-то. Мне уже приходилось наблюдать такое. Дети, которые вытерпели невзгоды и насилие, очень часто используют только темные краски, как будто их восприятие «закрылось» и они не замечают ничего вокруг себя, ни цветов, ни форм, — ничего из того, что замечают нормальные дети.

Мы пообедали В относительно спокойной атмосфере. Хотя мне казалось, что уже время ужина — так давно я была на ногах. Вторая половина дня проходила мирно, и я подумала, что сейчас самое время сфотографировать Джоди, так как в социальной службе требовался ее снимок для документов. Я взяла фотоаппарат и объяснила Джоди, что и зачем хочу делать.

— Ты не будешь против, если я тебя сфотографирую, милая? — Было необходимо предоставлять Джоди как можно больше свободы выбора, чтобы укреплять в ней чувство стабильности и безопасности.

Она пожала плечами, что я расценила как согласие. Пола сдвинулась вбок, чтобы в кадр попадала одна Джоди. Я посмотрела в видоискатель и поймала в центр кадра ее голову и плечи на фоне стены.

— Можешь улыбнуться, Джоди. — Она выглядела очень строгой.

Ее губы растянулись в глуповатой улыбке, потом поднялась одна рука, и Джоди пропала из кадра.

— Очень смешно, Джоди. Давай поднимайся. — Я продолжала смотреть в камеру.

И тут поднялась вторая рука — в ней был зажат свитер.

Я опустила камеру:

— Джоди, ну что ты делаешь?

— Раздеваюсь.

— Зачем? — спросила Пола и быстро натянула на нее свитер.

Она не ответила. Она смотрела на меня, но не гримасничала, так что я быстро сделала фотографию и закрыла объектив.

— Джоди, никто не раздевается, чтобы сфотографироваться, — сказала я. — Зачем ты это сделала?

Она взяла фрагмент мозаики и попробовала пристроить его.

— Захотела, — она понизила голос, — захотела… Моя одежда.

— Знаю, милая, но зачем раздеваться для фотографии? Я не просила тебя.

Она повернулась к Поле.

— Ты поможешь, дочка, или нет? — Я улыбнулась Поле и кивнула, чтобы она продолжила. Я пошла к своему шкафу с документами, который стоял под лестницей, и раскрыла бумаги. Нужно было изучить заключение о поведении Джоди, а заодно сделать запись в журнале. Я достала ежедневник, который предоставило агентство, и присела, чтобы записать все, что успело произойти за это время. «Журнал» — это ежедневные заметки о состоянии ребенка, его ведут во всех фостерских семьях. В нем фиксируются изменения в поведении, после чего извещают о новостях социальных работников, а иногда даже эти записи используют в качестве свидетельства в суде по делам об опеке. Я тщательно старалась вовремя заполнять его, потому что, как никто другой, знала, как один инцидент может смешаться и перепутаться с другим и как беспокойные ночи сливаются в одну, похожую на все предыдущие, если не описать все происшествия своевременно. Детали очень важны: только подробные записи могут помочь систематизировать и классифицировать поведение ребенка. Я в точности описала все, что успело произойти с Джоди: ее ночное саморанение, ее отрешенность, склонность бросаться на людей и вспышки агрессии, сопровождаемые попытками причинить себе боль, да еще эта странная и тревожная реакция на просьбу сфотографировать ее. Почему она стала раздеваться? Я решительно отказывалась от поспешных выводов. Мне нужно было принять Джоди такой, какая она есть, а потом проанализировать все ее поступки.

Весь день мы с детьми по очереди развлекали Джоди, но, несмотря на все наши старания, вдруг, ни с того ни с сего, она выкинула еще один фокус. Сначала я даже позволила ей закатить истерику на несколько минут, надеясь, что силы ее иссякнут. Но этого не произошло, а высокочастотный вопль стал невыносим, и тогда я схватила ее, как и в первый раз, и держала, пока она не успокоилась. Позже я сделала в журнале еще одну запись о переменчивости настроения Джоди. Я долго писала.

Наши первые выходные с Джоди вымотали и издергали всех. И хотя никто не произнес ни слова, было очевидно, что на уме у всех одно и то же. Но это были самые первые дни, а мы по собственному опыту знали, что дети со временем иногда исправляются, даже если вначале их поведение и бывает пугающим.

— Она очень трудный ребенок, — сказала я Джилл в понедельник, когда та позвонила и поинтересовалась, как у нас дела. Я рассказала ей и о порезах, и о вспышках грубости и агрессии.

— Да, нехорошо, — сказала Джилл. — Это серьезное расстройство в поведении, особенно в таком возрасте. Как тебе кажется, ты справишься с ней?

— Я должна попытаться. Она здесь без году неделя. Я готова дать ей столько шансов, сколько понадобится. Кроме того, мы ведь с самого начала знали, что будет непросто. Что же теперь удивляться? Кстати, я в подробностях записываю все, что у нас происходит.