Одинокая птица - Киоко Мори Страница 12

Как и пастор Като, отец просматривает утреннюю газету. Правда, в отличие от пастора, он читает без очков да и вообще выглядит моложе. Его черные волосы по-прежнему густые и блестят как вороново крыло. Цепкие горящие глаза, лицо резко очерчено. Он высок и хорошо сложен. Мне часто говорили:

— Повезло тебе. Твои родители — на редкость красивая пара. В кого из них ни пойдешь, в любом случае будешь привлекательной девушкой.

Но я так не думала. Мне всегда казалось, что мать, с ее овальным лицом и огромными глазами, намного красивее отца.

Бабушка Шимидзу кашляет, но помалкивает. Она уже позавтракала. По утрам встает, когда еще нет шести, и съедает маленькую миску риса — больше ничего. А сейчас, одетая в серое кимоно, она суетится на кухне, то и дело подливая сыну чай.

— Хорошо прогулялась? — спрашивает отец, на секунду оторвавшись от газеты.

— Да. Сегодня тепло. Я спустилась к реке.

До чего же легко можно обманывать отца, плести ему небылицы. При этом я не чувствую угрызений совести, что меня, впрочем, расстраивает. Самое интересное — врать кому-либо другому мне было бы труднее, и совесть бы меня мучила.

— Так ты решила, как проведешь весенние каникулы? — спрашивает отец, отложив газету, и на его лице появляется фирменная натянутая улыбка, означающая: «А теперь нам надо серьезно поговорить».

— Даже не знаю.

Я стараюсь сохранить спокойное выражение лица, но при мысли о предстоящих каникулах мне становится нехорошо. Все мои подруги разъедутся вместе с матерями, братьями и сестрами. В большинстве случаев отправятся погостить у родственников по материнской линии. А мне что делать? Слоняться по улицам в одиночестве? Или сидеть дома как сыч?

— Мегуми лучше бы позаниматься, — вклинивается бабушка. — Ей нужно подумать о переходе в муниципальную школу — если не в этом апреле, то в следующем году.

Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.

— Впрочем, и в этом году еще не поздно оформить перевод, — продолжает гнуть свое бабушка. — Чем скорее, тем лучше. В ее школе не имеют понятия о том, что такое дисциплина. В муниципальных школах учебная нагрузка гораздо больше, регулярно проводятся тесты. А окончив свою школу, Мегуми может и не поступить в колледж. Разве только в какой-нибудь захудалый. А уж университета ей не видать как своих ушей.

— Колледж при нашей академии далеко не захудалый.

— Мне лучше знать. Короче говоря, переходишь в муниципальную школу и набираешься ума, чтобы поступить в университет, по примеру отца.

Отец нервно зашуршал газетой.

— Мама, у нас впереди достаточно времени, чтобы решить этот вопрос. Зачем обсуждать его сегодня утром?

Отец незаметно кивнул мне, как бы говоря: «Ты ведь хорошо знаешь свою бабушку. Пусть выговорится».

Мне захотелось выскочить из кухни. Почему же он не скажет ни слова в мою защиту? Ведь я вынуждена терпеть бабушку по его вине. Если бы не его похождения, мать была бы сейчас здесь, со мной. Даже когда она уехала, не обязательно было вызывать бабушку. Сам бы мог за мной присматривать и что-то делать по дому. Но ему же необходимо мотаться чуть ли не каждый день в Хиросиму. И даже на то, чтобы сейчас за меня заступиться, у него духу не хватает.

Вытянув тощую шею, бабушка самодовольно ухмыляется. Она, как и я, знает, что отец не будет ей перечить. Помощи от него никакой. Он может хоть совсем переехать в Хиросиму — все равно толку от него нет. Приходится защищаться самой.

— Я больше не желаю ничего слышать по поводу моей школы, — заявляю я ледяным, как мне кажется, тоном. — Никуда не буду переходить, и ты меня не заставишь.

Бабушка Шимидзу, поджав губы, слегка наклонила голову вбок. Сейчас она похожа на коварную старую ведьму из сказки, которую мне читала в детстве мать.

— А с какой стати отцу платить большие деньги за твое обучение в частной школе? Не он надумал отдавать тебя в эту академию.

— Правильно, это идея мамы. Но не только ее. Мне самой там нравится, и среднюю школу я окончу в академии.

Я стараюсь говорить спокойно, но голос у меня дрожит. Бабушку не переспоришь. Она знает, как надавить на собеседника, выбить у него почву из-под ног, чтобы он поверил в ее правоту. Она вполне может убедить отца в том, что платить за мое обучение — пустая трата денег. И я попаду в муниципальную школу, буду ходить в синей форме и сдавать вечные экзамены, вместо того чтобы изучать живопись и каллиграфию.

Отложив газету, отец преувеличенно тяжело вздохнул.

— Я работаю каждый день допоздна. Хоть в субботу можно мне отдохнуть? — Он изображает на лице улыбку. — Спокойно обсудим этот вопрос в другой раз.

Губы у него тонкие, и, когда он улыбается, его рот превращается в узкий, изогнутый шов. Мне сразу вспоминаются их ссоры с матерью. Доведя ее в очередной раз до слез, он уходил из дома и возвращался с подарком для меня — коробочкой печенья, бусами или игрушкой. И вручал подарок все с той же недоброй улыбкой. Затем я бежала к матери, а он снова куда-то исчезал.

— Нет, мы не будем обсуждать этот вопрос в другой раз и вообще никогда не будем! — завопила я, обращаясь уже к отцу. — Ни в какую другую школу я ходить не стану!

С этими словами я выскочила в коридор. За моей спиной, на кухне, бабушка открыла кран с горячей водой. Поднимаясь к себе в комнату, я представила, как бабушка, прищурившись, внимательно разглядывает наполненную дымящимся кипятком мойку, пересчитывая убитых микробов.

Свиристель сидит на ветке персикового дерева, служащей ему жердочкой, и по-прежнему трещит, как сверчок. Он съел половину из тех фруктов и ягод, что я ему положила ранним утром. Пораненная лапка заживает. Хотя на ней недостает одного когтя, она почти так же цепко обхватывает ветку, что и здоровая. Когда я три дня назад приладила в сумке эту ветку, свиристель тут же уселся на нее, а потом склевал все почки и цветы. Кое-что съел, а остальное выплюнул. Теперь он чистит о персиковую кору клюв, будто точит нож.

Пора снова показать его доктору. Сняв сумку с крюка, я вышла из дома через переднюю дверь, не попрощавшись с родственничками.

— Птичка выглядит просто прекрасно, — сказала доктор Мидзутани, заглянув в сумку. — Можно выпустить ее на волю.

— И с ней все будет хорошо?

Открыв сумку, доктор одним ловким движением извлекла из нее свиристеля. Перевернув его вверх грудкой, осмотрела лапку и удовлетворенно кивнула. Затем вернула птицу на место и пояснила:

— Лапка почти зажила. Если бы она ее поджимала или волочила, я бы попросила вас подержать ее у себя еще неделю. И пришлось бы сделать ей специальную повязку, чтобы когти находились в правильном положении. Но, как видите, этого не понадобилось. А она у вас летала?

Я кивнула.

— Немножко полетала по комнате, а потом села на подоконник и стала долбить его клювом.