Концерт "Памяти ангела" - Эрик-Эмманюэль Шмитт Страница 12

Ворочаясь в постели, Грег почувствовал, что ему в бок уперлась Библия Декстера. Он нехотя перелистал книгу, с отвращением отметил, что некоторые строки напечатаны слишком мелким шрифтом, пробежал глазами содержание и вытянул лежащую между страниц открытку. Это была вытисненная на глянцевом картоне бесхитростная и аляповатая религиозная картинка: золотой ореол обрамлял лицо какой-то женщины, святой Риты.

Ее улыбка растревожила Грега. В ней воплотились образы его жены, дочерей во всем их целомудрии, красоте, душевной чистоте.

— Сделай так, чтобы это была не Джоан, — прошептал Грег, обращаясь к иконке, — сделай так, чтобы это была не Джоан. Я изменю свое отношение к ней. Я окружу ее вниманием и любовью, которых она заслуживает. Сделай так, чтобы это была не Джоан, пожалуйста.

Его самого удивило, что он обращается к фигурке, нарисованной на картоне; впрочем, он удивился бы точно так же, если бы оказался перед святым во плоти, поскольку не верил ни в Бога, ни в святых. Теперь же, в том сумбурном состоянии души, в которое повергла его телеграмма доктора Сембадура, Грег был готов испробовать все, включая молитву. Насколько вчера он желал, чтобы Джоан исчезла, настолько же сегодня ему было важно, чтобы она жила и он смог компенсировать потерянное время, восполнить недостаток нежности.

За работу Грег принялся с меньшим рвением, поскольку теперь его силы отбирали размышления. Полученное известие всколыхнуло в нем мучительный мир мыслей: перед ним раскрылись ворота к душевным страданиям.

Он подумал о Кейт, своей старшей. Молчунья, внешне похожая на мать, а характером в отца. В свои восемнадцать она уже работала в магазине в Ванкувере… И от этого умерла? Если это Кейт, какие мечты прервала эта безвременная кончина?

Грегу пришло в голову, что он не знает своих дочерей. Он владел лишь общими сведениями о них: возраст, привычки, распорядок дня. Но то, что их волновало, для него оставалось тайной. Родные незнакомки. Загадки, находящиеся в его власти. Четыре дочери — четыре неизвестных.

Во время перерыва ему захотелось уединиться, и, сославшись на необходимость принять душ, он заперся в клетушке, заменяющей ванную комнату, и машинально разделся.

Грег посмотрел на свое отражение в зеркале. Здоровяк, с угловатыми плечами и мыслями. Его внешность не обманывала: растянутый по горизонтали узкий лоб не предполагал места для разума; плотные бедра и широкий таз, правда уступающий мощному торсу, могли рассказать о мужчине, посвятившем себя физическим нагрузкам. Долгие годы Грег гордился своей вечерней усталостью, ибо утомление давало ему ощущение выполненного долга. Поистине простая жизнь, даже не угрожающая наскучить: ведь чтобы какая-то вещь надоела, надо еще уметь вообразить себе другую…

Разглядывая отражение в зеркале, Грег анализировал себя. Он всегда жил в море, чтобы быть подальше от суши. В море, чтобы удрать от первой семьи: отца-алкоголика и забитой матери. В море, чтобы удрать от второй семьи, той, которую создал (слово «создал» казалось Грегу претенциозным, потому что ему было достаточно обладать своей законной женой — брак ведь для того и создан, или как?). По волнам Грег избороздил весь мир. Только вот ничего не видал. Хотя его грузовой корабль побывал во многих портах, Грег дальше своего судна не шел: он никогда не покидал набережных, буквально бросая якорь в порту, — от недоверчивости, из страха неведомого, из страха пропустить отплытие. В общем, несмотря на сотни тысяч пройденных миль, о городах, народах и заграничных странствиях он только мечтал, сидя в каюте или в портовой таверне, они так и остались для него заоблачными далями.

Как и дочери. Экзотические. Неведомые. И все.

Что он мог вспомнить о Бетти, своей младшей? Что ей девять лет, что она вполне прилично учится, что она поселилась в чуланчике, переделанном Грегом в комнату. Что еще? Он старался более детально представить ее образ и понял, что не имеет ни малейшего представления о пристрастиях, желаниях дочери, о том, чего она не любит, к чему стремится. Почему он не находил времени, чтобы пообщаться с детьми? Он вел примитивную жизнь вьючного животного, вола, вспахивающего море.

Бросив последний взгляд на свое мускулистое тело, которым еще вчера так гордился, Грег ополоснулся и оделся.

До самого вечера он избегал разговоров с другими матросами, а те, сочувствуя его горю, и не настаивали, ибо подозревали, что Грег испытывает крестные муки. Чего они не могли вообразить, так это того, что мучения отца усугублялись мыслями о том, что он был плохим отцом.

В полночь, когда небо стало черным, как глотка дракона, а Грег в трюме по-прежнему томился неизвестностью, Декстер все же рискнул спросить:

— Ну что, ты все еще не знаешь, которая из дочек?..

Грег чуть было не ответил: «Какая разница, я ни одной из них не знаю лучше остальных», но ограничился лишь тем, что буркнул:

— Нет.

— Даже не представляю, как бы я отреагировал, если бы со мной приключился такой ужас, — пробормотал Декстер.

— Вот и я тоже.

Ответ прозвучал настолько разумно, что Декстер, совершенно не привыкший слышать, чтобы Грег выражался такими правильными словами, даже растерялся.

А Грег переживал доселе неведомые ему страдания: он начал думать. В нем происходила непрерывная работа — работа мысли. И она совершенно изнуряла его. Нет, он не сменил кожу; однако под кожей у него кто-то поселился: другой Грег наполнил собою прежнего. В этом некогда совершенно спокойном животном заворочалось самосознание.

Оказавшись на койке, он долго и безутешно плакал, не пытаясь понять, кого не стало; понемногу усталость сломила его, глаза закрывались. Он рухнул на постель, сил не было, чтобы раздеться и укрыться простыней. Его свалил тот тяжелый, глубокий и изнурительный сон, после которого наутро просыпаются в состоянии крайнего утомления.

Проснувшись, Грег сообразил, что после получения роковой телеграммы ни разу не вспомнил о жене. Хотя, по его мнению, Мэри давно уже была не только его женой, но и семейным партнером, коллегой в воспитании дочерей: он приносил деньги, она тратила время. Вот так. По справедливости. Как положено. Внезапно ему пришло в голову, что она, наверное, страдает. Эта мысль напомнила ему о молодой девушке, которую он встретил двадцать лет назад… Он представил себе эту Мэри, хрупкую, трогательную, раздавленную страшным горем. Сколько лет он не говорил ей о любви? Сколько лет не ощущал в себе любви? Сердце его разрывалось.

Шлюзы беспокойства были открыты. Теперь он размышлял с утра до вечера, переживал с вечера до утра, это было тяжело, удушающе, утомительно.

Ежеминутно он беспокоился о своих дочерях или жене. Даже когда он работал, в его душе оставалось облачко тоски, вкус горечи, печаль, которую не могла задавить никакая физическая нагрузка.

Последний вечер перед возвращением он простоял, опершись на палубное ограждение. Впереди до самого горизонта только волны, смотреть не на что. Поэтому, задрав голову, он внимательно изучал небо. Когда находишься в море, взгляд притягивает именно небо, более разнообразное, более богатое и изменчивое, чем волны; капризное, словно женщина. Все моряки влюблены в облака.