Наследство Карны - Хербьерг Вассму Страница 12

Однажды в марте Вениамина позвали в дальнюю усадьбу: там заболели сразу четверо детей. Родители долго считали их болезнь обычной лихорадкой с кашлем. Но в последние дни младшему стало так плохо, что они послали за доктором.

У детей была высокая температура, сыпь и белый налет на языке. Младший совсем ослабел, и у него вокруг рта появилась характерная белизна.

— Это скарлатина, — сказал Вениамин и объяснил родителям, что они должны делать. К вечеру младший ребенок умер. Сидя там, Вениамин видел перед собой не чужого ребенка, а Карну. Эта смерть тяжело подействовала на него.

Поздно вечером он долго шагал по мокрому снегу, пока не добрался до Рейнснеса, до тепла и света. Он мечтал вымыться, поесть и лечь спать.

Бергльот принесла ему в залу воды и «Тромсё Стифтстиденде». Из газеты выпало письмо. Крупный, твердый почерк. До Вениамина не сразу дошло, что это письмо от Анны.

Он еще хорошо помнил унижение, испытанное им при расставании. И все-таки в нем всколыхнулась надежда. Он задыхался, как после долгого бега. Пульс бился не на месте. Во рту. В ушах. В голове.

Вениамин заставил себя не спеша открыть письмо ножом для бумаги.

Перед глазами поплыли чернила. Буквы были тайными знаками, связанными друг с другом неожиданными черточками.

Он взял себя в руки. Попробовал читать. Кажется, Анну обрадовало его письмо. О том роковом вечере в ее письме не было ни слова. Ни малейшего упрека. Даже между строк.

Может, она считала его просто одним из своих знакомых? Или давала ему возможность начать все с начала? А может, эта воспитанная профессорская дочка просто соблюдала вежливость?

Вениамин заснул только под утро. Проснувшись, он первым делом схватил письмо.

С тех пор письма Анны стали для Вениамина веревочкой, связывавшей его с остальным миром. Отдыхом от обязанностей и будней.

Он обращался к ней регулярно, словно писал дневник. Писал о трудностях, радостях, обо всем понемногу. Пытался избегать слов, которые могли бы напомнить ей об отставленном женихе. Или о признании в любви. Что-то подсказывало ему, что так будет лучше всего.

Страниц, которые вызывали в нем сомнение, он не отправлял. Вместо того писал что-нибудь забавное о Карне. Но свои мысли об отцовстве и о том, что он чувствует себя приговоренным всю жизнь прожить в Рейнснесе, он оставлял при себе.

Зато рассказывал о тяжелых случаях, произошедших у него на глазах. Например, о смерти от скарлатины трех ребятишек арендатора. Чтобы у нее не создавалось впечатления, что жизнь его невесела, он иронизировал над собственным несовершенством. Ему было приятно перечитывать потом эти места.

Иногда он давал ей понять, что ему хочется уехать. Но не распространялся о том, насколько сильно это чувство.

Анна отвечала нерегулярно, сначала нерегулярно. И письма ее были сдержанны, в них не было той легкой доверчивости, какой отличались его письма.

Но постепенно она менялась. Впрочем, ему с самого начала казалось, что она скрывает свои истинные чувства.

Может, она хотела сохранить расстояние между ними?

Несколько раз он ловил себя на том, что думает о ней как о женщине, которую еще не встретил, но мечтает встретить. Которая ему снится. Она постоянно присутствовала в его мыслях. Так было всегда.

Все остальное для него не имело значения.

Анна никогда не вспоминала о его последних днях в Копенгагене. Об их разрыве. Не упоминала об Акселе. Но зато живо рассказывала о своей поездке в Англию и Шотландию. О том, что давала уроки музыки и даже дала несколько концертов. Два из них — в Копенгагене.

Два письма он получил из Лондона, где она жила у своей тети. Она упоминала об одном шотландце, с которым недавно познакомилась, и несколько раз потом возвращалась к этой встрече.

Вениамин ответил сразу, он был как в угаре. Просил ее все хорошенько взвесить. Подходит ли ей этот человек? Глупо принимать серьезные решения только из страха, что ее назовут старой девой.

В ее ответе между строчками он услыхал смех. Она и не собиралась выходить замуж за шотландца. Во всяком случае, за этого. Он слишком увлечен деньгами и каламбурами. Она терпит его лишь в небольших дозах. Тогда он даже занятен.

Однако ни один шотландец не настолько интересен, чтобы везти его в Копенгаген. Не всякий мужчина годится для импорта, писала она.

Вениамин без конца перечитывал ее письма. Иногда вслух Андерсу, правда, не целиком. Но так он мог хоть с кем-то делить свою радость.

Таким образом Андерс, не задавая вопросов, узнал о существовании Анны. Он посмеивался над ее шутками, запоминал их и повторял, развлекая себя и Вениамина.

«Не всякий мужчина годится для импорта».

— Как и вяленая рыба, — прибавлял он от себя.

Или: «Английская пища объясняет, почему англичане империалисты. Жестокость сидит у них в кишках».

— Молодец! Ха-ха!

Вениамин помечал в календаре крестиком день получения письма. Так он вел отсчет времени. Или ставил знак, на который при желании можно было взглянуть. Как на письмо.

Но этим он не делился ни с кем.

Однажды в минуту доверия он попытался облечь свои мысли в слова. Они сидели с Андерсом в каюте на шхуне, стоявшей на якоре.

— Нам с тобой не больно повезло с женщинами, — сказал он.

Андерс покосился на него сквозь дым, поднимавшийся из трубки.

— Ну… тебе еще предстоит возмужать, прежде чем ты определишь свои координаты. А вот для меня путешествие уже закончилось.

— Думаешь, она так и не вернется домой?

— А что ей здесь делать?

— Но ты же здесь, в Рейнснесе. И Карна.

— Окстись, парень.

Это воинственное спокойствие взбесило Вениамина. Андерс как будто заморозил в себе все чувства и гордился этим. Может, и Дину это тоже бесило?