Портрет художника в старости - Джозеф Хеллер Страница 12

— Почему я должен жалеть? И как я могу знать, что все знаю, пока не постараюсь узнать? Они будут обожать нас, все будут обожать. Потом я сделаю так, чтобы они плодились и размножались.

— По-моему, они возненавидят тебя. С чего ты хочешь начать?

— Я как раз раздумываю над этим. Наверное, начну с большого взрыва, который расколет твердь и отделит землю от неба и сушу от моря. Ну, и так далее. А наверху зажгу сверкающие звезды — для тебя.

— Ой, старик, накличешь ты беду.

— Неужели я не справлюсь с бедой?

— Откуда ты знаешь, что справишься? У тебя никогда не было беды.

— Но я же знаю все на свете, сколько раз тебе повторять! Люди будут делать то, что я захочу. А если надоест, нашлю на них потоп.

— А вдруг они не послушаются?

— Я же говорю, устрою всемирный потоп или еще один большой взрыв. Вот смеху будет…

— Смеху? Из-за чего?

— Пока не ведаю, но мы узнаем».

— Ну да, конечно, еще бы, — угрюмо усмехаясь, опять сказал Порху вслух, не заметив, что заговорил сам с собой. Отчаявшись, он оторвался от исписанной страницы.

Взяв такой шутовской тон, подумал он, можно продолжать до бесконечности, и тут же увидел параллели между «Боговой женой» и фрагментами из «Дневника Евы» Марка Твена, который тот тоже не сумел закончить. Теперь Порху догадывался, почему это произошло. Настроение у него ненадолго поднялось, он улыбнулся, с удовольствием припомнив запись Евы о великом научном открытии Адама — что вода всегда стекает вниз.

Порху, естественно, понимал, что при таком зачине он должен сразу же выработать новый убедительный подход к истории первых людей. Другого выбора у него не было. Слабость «Боговой жены», одна из слабостей — а Порху был непримиримее к недостаткам в своих писаниях, чем в романах друзей и коллег, — состояла в том, что вся соль романа заключается в первых репликах, а потом быстро рассасывается. Дальше неизбежно пойдут назойливые повторы, пародии на наиболее известные библейские эпизоды, которые нещадно эксплуатируются в песне, прозе, театре и на экране. Если двигать эту все еще казавшуюся неисчерпаемой тему, он должен превзойти предшественников, добавить что-то свое, новенькое, оригинальное, обогащающее структуру книги и обнаруживающее ее философскую глубину и драматизм.

Это «новенькое» вдруг нахлынуло на него волной небывалой силы, и он поспешил закрепить наитие на бумаге, переделывая кое-какие строки, написанные на желтых разлинованных листах его большого блокнота. Мало сказать, что это находка! Он предвкушал фурор, который произведут эти страницы на редактрисс-феминисток, все больше забирающих власть в издательском бизнесе.

— Я тебе вот что скажу, — продолжал торопливо писать Порху. — Ты у меня будешь отвечать за женщин. Вероятно, мне потребуется помощь, чтобы присматривать за ними, когда они станут плодиться и размножаться. Мы устроим игру, о'кей? Ты против меня. У тебя женщины, у меня мужчины. Посмотрим, кто из них лучше! Ну, начали…

И только потом, когда он клал последние мазки, картину вдруг стало застилать мороком. Но это было потом, а тогда в новом порыве вдохновения он голосом, хрипловатым от распирающих его чувств, сообщил Полли, что он опять в форме и до деталей продумал замечательный замысел.

В тот день под вечер они занялись любовью.

Потом Полли занялась ужином.

Она ходила по дому напевая, радуясь за него: вот, снова взялся за интересную работу — и за себя: хорошо, что бросил ту противную книгу и избавил ее от сравнений и догадок, вызванных трепотней о сексуальной жизни его жены. Трепотня, правда, не прекратилась сразу и совсем. Следующие две недели друзья не раз пытали его насчет книги-«клубнички», и он с удовольствием распространялся о сексуальной жизни своей жены вместо того, чтобы поделиться новостью о великолепном зачине великолепной повести о Боговой жене и неповторимых испытаниях, по определению заложенных в замужестве с Единственным и Неповторимым. Порху тоже был доволен: наконец-то у него такая жена, которая не будет мнительно и мелочно выискивать сходство между собой и теми женщинами, которых ему вздумается сделать отрицательными героинями или подать в сатирическом ключе, например, Евой, Сарой, Далилой, Ревеккой, Руфью, Иезавелью, Саломеей, маркизой де Помпадур, Екатериной Великой или женщиной, взятой в прелюбодеянии. Однажды вечером в такую блаженную пору они с удовольствием посмотрели по телику старый фильм, который не видели раньше, — он с рюмкой арманьяка, она с бокалом куантро. Они даже сподобились несколько ночей подряд спать в одной кровати, тесно прижавшись друг к другу.

Однако в то злополучное утро, переписав накануне небольшую вступительную главу, он внезапно почувствовал пустоту. У него было такое ощущение, будто над ним сыграли какую-то злую космическую шутку, причем самым извращенным образом. Он надеялся проснуться полным солнца и свежих идей, но вместо изящных поворотов диалога, вместо энергичных эпитетов, придающих дополнительную окраску вчерашним сценам, в голове стояли бледные, банальные, бесполезные фразы. Он с трудом выбрался из постели. То, что вчера казалось идеальным началом Большой Книги, на поверку оказалось заурядным сборником стандартных, навязших в зубах библейских историй о женщинах, берущих верх над мужчинами. Писание оно, конечно, священное, но иные эпизоды не сильно отличаются от популярных комедийных телесериалов. Блин, подумал или пробормотал он. Богова жена должна почти все время выигрывать, иначе никакого интереса. Но что тут, собственно, интересного? И потом, какой он, Бог? В состязании между полами он выставит себя бестолочью и неумехой. Такого Бога не бывает. Но если Бога нет, то нет и Боговой жены. Порху чувствовал, что заходит в тупик. Как все-таки быть с их схваткой? Гера по крайней мере могла сбежать от Зевса и спрятаться в укрытии, как она однажды и сделала с досады и назло супругу. А куда податься бедной Боговой жене?

Он старался рассуждать спокойно. Как ни крути, книга получалась пресной и скучной, как если бы я взялся написать о нем и Полли роман, где годы текут по накатанной колее, где существуют, но не живут — без горячих споров, без горьких ссор, без смертельных опасностей. Ни конфликта, ни кризиса, ни кульминации, ни развязки. Ни денег от продажи прав в Голливуд. Ни издателя? Быть того не может! Издатель всегда найдется. Правда, это будет против всех принципов, которые он усвоил в студенческие годы и укрепил с опытом и которым он сам учил четыре года, будучи выдающимся преподавателем письменного художественного слова, — они потребовались ему, чтобы закончить свой второй роман.

Так вот, если бы я писал о Порху и Полли бесстрастно и взвешенно, без отклонений и отступлений, получился бы объективный, хорошо темперированный портрет художника в старости — но кто сейчас читает такие? Из «Самопознания Дзено» так и не сделали экранный шлягер. Потом Итало Свево написал «Дальнейшее самопознание Дзено», но и оно не потрясло мир. В конце концов, что может случиться с семидесятипятилетним? Болезнь, несчастный случай, непредвиденно-убийственная тяжба еще в одном бракоразводном процессе, который съедает все деньги и время? Или, как у Диккенса, Ибсена, Стриндберга и десятков других знаменитостей, поздняя, рожденная беспросветным, мертвящим одиночеством любовь к несоизмеримо молодой девушке, может быть, соседской дочке или приятельской внучке, ищущей и не находящей сочувствия и понимания дома. Порху боялся огласки больше, чем сомнительного поступка. Что еще может случиться с ним, о чем стоило бы писать? С Полли другое дело: привлекательная женщина, умна, способна и все такое прочее, но ведь мы не о ней должны писать, правда? Наделите Порху раком или поставьте точку на его супружеской жизни, и с этим романом о том, как (не) пишется роман, будет покончено, и с автором тоже.