Три церкви - Ованес Азнаурян Страница 12

Гаспар опять постучал по деревянной лестнице, и Аристакес улыбнулся. Хорен, сидевший между ними, обнял их за плечи.

– Вы не представляете, какие вы хорошие и как я вас люблю!

– Господи! – пробормотал Гаспар.

Хорен рассмеялся.

– Нет, я серьезно, – сказал он, – я очень рад, что мы вместе. Ведь правда хорошо?

– Потрясающе! – сказал Аристакес.

– Знаете, я бы всего этого не сказал, если б не был пьян, – вдруг сказал Хорен, засмущавшись.

– Ничего, – сказал Гаспар, – это лишний раз доказывает, что иногда полезно выпить.

– Давайте закурим, – предложил Аристакес, и они опять закурили.

Ветер все время усиливался, и они подумали, что, наверное, небо заволакивают тучи, и это действительно было так. Они поняли это по тому, как звезды на небе постепенно начали гаснуть.

– Завтра пойдет дождь, – сказал Хорен, – и, вероятно, будет туман.

– Это в наказание за то, что целую неделю была отличная погода, – сказал Гаспар.

– Да, и хорошо, что мы сегодня выпили. Успели-таки, – сказал Аристакес.

– Да, хорошо, что именно сегодня. Сегодня волшебная ночь! – сказал Хорен и встал. Минуту подумав, он опять сел. – Давайте сидеть до тех пор, пока на небе не останется ни одной звезды, – сказал он.

Они согласились и продолжали сидеть. Хорен все говорил и говорил, и они слушали. Хорен говорил о небе, о звездах, о лете, о них, об их будущем, какое оно у них будет большое и счастливое… Потом Гаспар принес еще одну бутылку, и они стали опять пить и пили до тех пор, пока не рассвело и не стал моросить дождь.

Тем летом они окончили школу. Им было по шестнадцать лет… И это был 1991 год.

С глазастой Анной роман продолжался у него довольно долго и после школы, продолжался пунктирно, вяло – они то сходились, то опять расходились, пока однажды его не пригласил на свой день рождения школьный товарищ. Там почему-то была и их одноклассница Анна, его Анна. Там были Гаспар и Хорен. Когда из динамиков магнитофона послышались первые гитарные ноты бессмертной композиции «Лед Зеппелин» «Since I've been loving you», Аристакес пригласил Анну потанцевать.

– А ты знаешь, что этот блюз на семь минут? – спросил Аристакес.

– А тебе уже надоело? – улыбнулась Анна.

– Что ты! Разве может мне надоесть этот блюз, когда я танцую его вместе с тобой?

– Ты знаешь, бывали такие, которым надоедало.

– Значит, они были идиотами.

– А ты разве не идиот?

– С чего ты взяла?

Они рассмеялись. Он танцевал с глазастой Анной, и ему было хорошо и уютно. В комнате никого не было и царила абсолютная темнота. В такой темноте он даже не различал ее лица, но чувствовал, что она неотрывно смотрит ему в глаза, хотя, наверное, тоже ничего не видит. Они танцевали, и он чувствовал ее теплое дыхание на своем лице и жар ее руки, покоящейся на его плече.

Музыка вливалась в комнату, раскачивала и согревала, как хороший, выдержанный коньяк. Справа виднелись маленькие красные точки, одиноко мигающие на магнитофоне и показывающие уровень записи, а может, и уровень всего остального. Виднелись также пять маленьких огоньков от сигарет вышедших на балкон покурить его друзей.

Это был день рождения его друга, тоже начинающего писателя, и неудивительно, что тот пригласил его, Аристакеса. Но что тут делает Анна, единственная женщина среди этого мальчишника? Наверное, друг пригласил ее ради него? Очень мило с его стороны, думал Аристакес.

Блюз кончился. С балкона вернулись друзья и зажгли свет. Анна села рядом с Аристакесом. Он налил ей шампанского, себе красного вина и закурил. Они сидели на диване за слишком загроможденным столом. Тепло разливалось по телу, и ему было хорошо от вина и еще от того, что рядом, закрыв глаза, сидела чуточку опьяневшая Анна.

«Какое чудо, что она здесь! – думал Аристакес. – И не важно почему, важно, что здесь, в этой комнате, он может, сев поглубже на диване, положить голову ей на плечо, а она склонит к нему свою, и ее волосы будут щекотать ему лицо…

– Твое здоровье, Ан.

– Твое здоровье, Арис.

Они выпили, он был уже по-настоящему пьян и, поднявшись, чтобы стряхнуть пепел в пепельницу, стоявшую на другом конце стола, сильно качнулся. Сев снова и обведя глазами друзей, он подумал, как удивительно проясняется голова, когда выпьешь, и как жаль, что нельзя писать, когда пьян; он этого себе никогда не позволял.

А за окном только что кончился дождь, и улицы теперь были мокрые, и из открытой балконной двери веяло свежим воздухом. Он истосковался по этому запаху, который бывает таким только в этом городе. Снова зазвучал блюз.

– Анна, потанцуем?

– Давай. – И снова было тепло, уютно, темно… – А ты знаешь, я вышла замуж.

– Что?

– Ты не знал?

– Нет.

– Ну, так вот…

– А за кого?

– За Эрика. По-твоему, почему я здесь, одна среди вас?

– Не знал.

– Ты что, правда не знал?

Оставив всех в комнате, он перебрался в кухню, где никого не было. Там он сел на пол под распахнутым настежь окном и поставил рядом с собой только что откупоренную бутылку, бокал, сигареты и пепельницу.

Почему-то шел дождь, и это было удивительно, потому что днем на небе не было ни облачка. А теперь вот шел дождь, гроза. Капли дождя лопались, ударяясь об асфальт и крыши проезжающих внизу автомашин. И как-то хорошо пахло дождем и еще весной, и внизу город поблескивал миллионами огней и тоже радовался, что идет дождь.

Он выпил уже полбутылки и решил напиться по-настоящему, выпив и вторую половину, напиться назло, но не знал, кому именно назло он хочет напиться. Просто пил и все, и уже был достаточно пьян, хоть голова и продолжала работать четко и ясно.

Когда в бутылке оставалось уже совсем мало, он произнес тост «за тех, кому везет», выпил залпом и с улыбкой на лице закрыл глаза. Он ни о чем не думал, просто слушал шум дождя. А потом через пятнадцать минут, или около того, он подумал, что не надо было так напиваться, но потом сказал вслух:

– Плевать… – и опять улыбнулся.

Потом Аристакес попрощался со всеми и вместе с Хореном вышел в ночь. Улицы так и не успели высохнуть; они были все еще мокрые, когда снова пошел дождь.

«Зато я пишу лучше, чем Эрик», – подумал Аристакес совсем по-детски.

Когда они вышли, оба были очень пьяные. На улице никого не было, и лишь изредка проезжали автомобили. После шумной, теплой квартиры, где на всю мощность играл магнитофон, улица казалась особенно тихой, и было холодно. Они пошли вверх по проспекту Баграмяна, курили одну сигарету за другой, и им казалось, что это помогает им быстрее протрезветь. Арис молчал, а Хорен ругался матом. Он медленно с расстановкой произносил каждое слово, и Арис удивлялся, как это его друг может составлять столь сложные предложения. «Наверное, – думал Арис, – на этой вечеринке его тоже очень рассердили, вот Хорен теперь и ругается». Но он не был уверен. Он весь вечер был, по существу, с Анной, которая – тоже, кстати, очень пьяная – твердила все время, что между ней и Арисом все покончено…