Запуск разрешаю! - Станислав Новицкий Страница 11

Операторы потащили большие студийные камеры к заднику, чтобы, развернувшись, снять лицо Зосимы Петровича. Кабельмейстеры дружно потянули за ними уложенные в бухты тяжелые кабели. Всех опередил Баранкин. Он выскочил из-за стола. Снова повернул Казашникова… спиной к камерам, и они вместе сделали низкий поклон в пустоту:

— Здравствуйте, дорогие товарищи!

Зося и операторы, стараясь не попасть в кадр, начали жестами их разворачивать:

— Садитесь за стол. За стол.

Баранкин и Зосима Петрович, ослепленные мощными прожекторами, ничего толком не могли разглядеть. Пришлось вмешаться. «Редактор я или кто? Пора как-то проявить себя». Я взял за руки участников передачи и усадил их за стол. Поправил микрофоны и молча вышел из кадра. Как-то даже не сообразил, что делаю все это в прямом эфире на глазах у изумленных телезрителей.

— Смело, — прошептал осветитель. Он показал мне большой палец — такого еще не было. Потом беззвучно заржал, прикрыв щербатый рот двумя руками.

Задергался монтировщик и начал медленно сползать со своего места на втором ярусе.

— Вы что там, с ума сошли? — заорал с пульта по служебному каналу режиссер. Он подскочил к широкому стеклу.

Начал возбужденно исследовать глазами павильон. — Какого черта лезете в кадр? Что там у вас творится?

— Это кто? — приподняв наушники, сдавленным шепотом спросил у Зоей оператор Сирякин. Лицо его было перекошено.

— Наш новый редактор, — прошептала в ухо Сирякину Зося. — Это его первая работа.

— Передайте, если он еще раз сунется в кадр, я его прикончу, — сдержанно пообещал Сирякин. — Это будет его последняя работа. Идиот.

— Вам лучше выйти из студии, — подойдя ближе, тихо посоветовала Зося, — иначе Сирякин вас убьет.

— Спокойно, — шепчу, — пусть каждый занимается своим делом. Я же никого не учу снимать.

Во время нашего короткого разговора Сирякин зло и вызывающе смотрел на меня. Я ответил таким же долгим и пристальным взглядом. Точь-в-точь как герой-журналист из фильма. «Надо сразу же себя поставить. Держаться уверенно и с достоинством, — подумал я. — Этим наглым операторам только дай волю. Сожрут и не подавятся».

Наконец в павильоне все стихло. Баранкин и Казашников продолжали сидеть молча. Сирякин пощелкал в воздухе, мол, говорите…

— А что это у вас в руках, Зосима Петрович? — начал светским тоном Юрий Антонович.

Казашников, не выпускавший из рук макет, удивленно посмотрел на ведущего.

— Я спрашиваю, что вы с собой принесли, уважаемый коллега?

Баранкин выразительно скосил глаза на макет.

— Юрий Антонович, — в голосе Казашникова послышались нотки обиды. — Битый час я рассказывал вам, что это… этот макет… Я, конечно, могу повторить все сначала…

— Да уж, будьте любезны.

Зосима Петрович дернул плечом и осмотрелся. От волнения у него начисто перепутались репетиция с эфиром.

Увидев меня, он глазами спросил, надо ли и вправду повторять еще раз то, что так долго на прогоне рассказывал Баранкину.

Я энергично закивал — конечно. Это безумно интересно. Это стоит изложить еще раз.

— Так вот…

Казашников вновь начал рассказывать историю о восстановлении разрушенных архитектурных памятников:

— …Я сам, вот этими руками ломал, сносил, долбил Троицкий собор…

Баранкин многозначительно покашлял и выразительно посмотрел на Зосиму Петровича:

— И в тысяча девятьсот тридцать втором году… Он что?

— Мы его взорвали.

— ?

— И он прекратил свое существование, — вспомнил Казашников. — Так?

В павильоне возникла небольшая пауза. Казашников понял, что сказал не совсем так, как хотел ведущий. Чтобы сгладить неловкость, он быстренько добавил:

— Многие считают, что на месте великолепного Троицкого собора построен драматический театр. Это не совсем верно. На развалинах культового сооружения по решению большевиков был установлен памятник Ленину, а драм- театр возведен ближе к Главпочтамту… Причем монумент Ленину — так себе. Никакой, разумеется, художественной ценности он…

Зосима Петрович осекся, встретив стальной взгляд Юрия Антоновича. Даже свободомыслящий и прогрессивный Баранкин знал, что можно говорить в открытом эфире, а каких тем лучше не касаться. После такой программы ему светил как минимум выговор по партийной линии. А еще — неприятный разговор с секретарем обкома по идеологии и долгое отлучение от коммунистической прессы (другой же в то время не было).

В том, что это мой первый и заключительный опыт редакторской деятельности, я почти не сомневался.

— Храмы разрушали не только в нашей области. Это происходило на всей территории Советского Союза, — тем временем выгораживал местное руководство Зосима Петрович. — Так, Юрий Антонович?

Баранкин не отвечал. На всякий случай он отодвинулся и сел вполоборота к гостю, прикрыв глаза рукой. Чтобы еще раз оправдать местных коммунистов, Зосима Петрович громко произнес:

— Это по приказу свыше власть отправляла священнослужителей в лагеря, на Колыму, Соловки. И не только их. Вспомним раскулачивание, коллективизацию…

В эфире послышалась громкая дробь. Это Баранкин, задумавшись, стал нервно бить пальцами по столу. При этом он все время глядел куда-то в сторону. Звукорежиссер «вывел» микрофон из эфира.

В студии повисла гнетущая тишина. Разговор не получался. Казалось, ни ведущий, ни гость не собирались продолжать беседу.

«Может быть, ждут, когда истечет время? Но его полно. Надо что-то делать! Что делать? — нервно размышляю я. — Ну, сделай что-нибудь, редактор! Иначе обязательно уволят».

Я схватил какой-то листок и мигом написал: «Юрий Антонович, время еще есть. Осталось двадцать минут. Потяните».

С этой запиской направился к ведущему. Сирякин, заметив передвижения, насторожился.

— Стой, стой на месте, — прошипел он и замахал руками. Я сделал ответный жест, мол, все в порядке.

«Ошибок не повторяем, — лихорадочно соображал я. — Перед камерой не суетимся. А сделаем вот так: на полусогнутых, за выступающими, за выступающими… За ними меня никто не увидит. Передам им незаметненько бумажку. Пусть успокоятся и продолжают диалог».

Согнувшись, подбираюсь сзади к Баранкину. И вдруг… Вижу на контрольном мониторе: рядом с двумя участниками программы возник третий — согбенный человек с красным испуганным лицом и мятой бумажкой в вытянутых руках…

«Кто это? — с ужасом вглядываюсь. — Ба, так это я. Впервые вижу себя по телевизору. Ну и рожа. Господи, надо хотя бы улыбнуться. А то зрители подумают черт знает что».