Раскаявшийся - Исаак Башевис Зингер Страница 11

После ужина, который от завтрака отделяло всего три часа, в салоне притушили свет. Пассажиры принялись вытаскивать подушечки, укрываться одеялами и готовиться проспать остаток ночи. Моя соседка сделала то же самое. Сложно было понять, спит ли она или просто о чем-то очень сильно задумалась. По крайней мере, она замолчала. Но продолжалось это не более минуты, вскоре она вновь оживилась. Однако говорила теперь другим, более интимным тоном.

— Никогда бы не поверила, что полечу в Израиль. Скорее уж в Афганистан. Я в жизни не чувствовала себя еврейкой. Ни мать, ни отец абсолютно не интересовались иудаизмом. Я, конечно, ходила в религиозную школу, но это было скорее данью моде. На самом-то деле я с самого детства стыдилась своего еврейства. И вот теперь вдруг лечу в Иерусалим и собираюсь учить там иврит. Самое смешное, что Билл — убежденный атеист.

— Израиль — страна не более религиозная, чем Америка или Франция, — заметил я.

— Да, но все же это страна евреев. И этот иврит! Мне кажется, я никогда с ним не справлюсь.

— Даже некоторые арабы говорят на иврите.

— Ну, арабы, в конце концов, наполовину евреи.

Затем разговор перешел на личную тему, и Присцилла начала доказывать мне, что институт семьи устарел. Как можно обещать любить одного человека до конца жизни? Что такого особенного в благословениях раввинов и священников? Мир не стоит на месте, и люди должны определять свои поступки научными знаниями, а не древними традициями. Бог никому не открывался до конца, и мы не можем быть уверены, что знаем, чего Он хочет, да и существует ли вообще.

Я спросил у нее:

— Допустим, все так, но как в таком случае быть с детьми? Им же нужны родители. Отец должен быть уверен, что ребенок его, а не соседа.

— Ну, — ответила Присцилла, — когда пара хочет ребенка, то женщина, если она, конечно, не чудовище какое-нибудь или не сумасшедшая, сделает так, что это будет ребенок именно этого ее партнера. Но из этого не следует, что вы должны сохранять кому-то верность всю жизнь. — Помолчав, она добавила: — Взять хотя бы нас с Биллом. Мы прекрасно ладим друг с другом и когда-нибудь станем мужем и женой, и у нас будет ребенок или, возможно, даже двое. Но пока мы свободны и ничем не связаны. Он встречается с другими женщинами, а я — с другими мужчинами.

— Вы уверены, что он не спит с ними?

— Вовсе нет.

— И он точно так же не уверен в вас?

— Конечно. Но эта уверенность ему совершенно не нужна. Я ведь не его собственность. Мы оба — свободные партнеры, поэтому и наш брак тоже будет свободным, безо всяких фальшивых уз.

Я прекрасно понимал, что это вновь дьявол говорит со мною. С чего бы вдруг незнакомой девушке вести себя так откровенно со случайным попутчиком? Вы сами видите — я не из тех, в кого женщины влюбляются с первого взгляда. Возможно, для вас дух зла — всего лишь фигура речи, но для меня и дух зла, и дух добра — реальность, самая суть реальности. Не важно, называть ли их духами или как-то иначе. Я верю, что они существуют и влияют на человеческие жизни от колыбели до могилы. Особенно дух зла, что сильнее железа. Плоть, кровь, нервы, эмоции — все на его стороне. В этом мире, где дом строится годами, а рушится за несколько минут, хозяин — дух зла. Он командует всем, что несет разрушение. Если дьяволу было нужно, чтобы Присцилла выполняла его волю, он мог легко ее заставить.

Да, я понимал все это, но в то же самое время дьявол шептал мне: «Это твой шанс. Не будь идиотом. Намекни ей, девчонка согласна. Другого случая просто не будет!»

Я сидел оглушенный тем драматическим поворотом, который сделала моя жизнь, раздираемый на части собственной нерешительностью. Я уничтожил все, что связывало меня с ложью, но сейчас ложь снова была во мне, и кто знает, какие радости она мне обещала. Нескольких случайно брошенных на колени девушки взглядов хватило, чтобы понять, какие удовольствия может доставить то, что покоится между ними. Но хватит ли мне времени? И грех не совершается в одну секунду. Пока мы говорили, уже пришло время завтрака. После Рима мы, возможно, уже не будем сидеть рядом. И она вряд ли захочет продолжать встречаться со мною в Израиле, где ее ждет жених-профессор. Внезапно я почувствовал себя героем и одновременно зрителем какого-то фильма или пьесы. Я сидел и не мог ничего предпринять. Мной завладел фатализм, ничего общего с верой не имевший. Отстраненный, но с проснувшимся любопытством, я наблюдал за тем, как режиссер этой драмы сводит, сообразно своему замыслу, все нити воедино.

Какое-то время Присцилла ничего не говорила, а потом спросила: «Почему вы не возьмете одеяло? Здесь холодно».

В тот же самый момент подошел стюард и спросил, не нужно ли мне одеяло. Я согласился, и через несколько секунд мои ноги уже были укрыты. Не помню, где — не в одном ли из ваших рассказов? — я прочел о человеке, который играл в шахматы со своей судьбою. Он делал ход, судьба отвечала ему другим, и так далее, до тех самых пор, пока человек не получил мат и фигуры не раскатились во все стороны. Разве это не ваш рассказ?

Представьте себе только. Я сижу там и спрашиваю себя: а что теперь? Какой делать ход? По натуре я не агрессивен. Другой на моем месте не стал бы долго думать, он просто взял бы ее за руку, а дальше все пошло бы своим ходом. Но такие вещи, слава Богу, не для меня. Меня останавливало чувство стыда, которое для любого настоящего еврея — моральная сила. Я не мог набраться наглости. Благодаря этому мне удалось избежать многих ловушек, но тогда мне казалось, что из-за своей скромности я теряю великолепный шанс.