Контора Кука - Александр Мильштейн Страница 11

— О старом родительском телефоне… Ну, помнишь, такие, с вращающимся диском…

— Почему вдруг?

— Откуда мне знать? Это ж как ветер — крутит флюгер в голове без царя… Да, вот вспомнил старый анекдот, слушай… «Это 33333?» — «Да, а вам кого?» — «Скорую вызовите пожалуйста, у меня палец в дырке застрял!»

— Смешно. Если не задумываться о фрейдистском толковании…

— А зачем? Это же вчерашний день теперь… Скажи лучше, зачем тебе два телевизора в гостиной? Да ещё таких больших…

— Ага, началось! «А зачем тебе бабушка…»

— Да ладно тебе, тоже мне бабушка, — Паша рассмеялся ясным смехом, и Кома тоже улыбнулась — вполне беспечно…

— Глупенький, — сказала она и прислонила к нему голову, — глупенький замечательный мальчик… А у меня вообще всё в двойном числе. Даже попа. Не веришь?

— Ха-ха-ха, — сказал Паша, — ты врёшь, она у тебя одна, просто две части… как у твоего мягкого уголка в передней…

— Тсс… Нет-нет, — Кома приподнялась на локте, взяла его руку и положила к себе на грудь, — вот она, моя вторая передняя…

Она легла на спину, Паша сел на неё сверху, подвинулся повыше, упираясь ногами в кровать… Кома сдвинула руками свои крупные груди, и он, пободав их, подумал, что она хочет, чтобы он там и остался, между ними, и он был не прочь, потому что там тоже у неё всё было… достаточно плотно , но она вдруг их резко раздвинула — как раздвигают ноги…

— По правде говоря, про вторую попу я прочла недавно, — сказала она, — в одном модном романе, там это один из лейтмотивов… но там была одна ошибка.

— Ну и романы же ты читаешь…

— Ну да, любовные романы, что ты хочешь от старой тётки? Впрочем, этот был не совсем мусорный…

— Что же тогда было в других? И какая же в этом могла быть ошибка? — засмеялся Паша. — При таких глубоких прозрениях!

— Там говорилось, что вторая женская попа ведёт в никуда, что она, как там было сказано, «самореферентна»… А это неправда.

Паша вдруг понял, что так он сейчас не хочет… что она же своими устами или, точнее, словами прежде, чем устами, — что она делала, кстати, как раз не так плотно , как ему сейчас хотелось… и до этого пробудила словами другое желание…

И так это всё продолжалось, с бормотанием: «…Ты волшебный… с тобой можно этим заниматься всё время, да? Да, мой мальчик? Круглые сутки, да?..» — приговаривала она, пока не спохватилась: «Давай спать, завтра на работу… И потом… нельзя же тебя всего съедать сразу, мой мальчик…»

Но посреди ночи он проснулся от такого сильного столбняка, что решил овладеть спящей, то есть он нагло разбудил Кому и, коротко спросив согласия, как бы «для порядку», и даже не дождавшись ответа — «молчание знак согласия», снова проник в её «закрома»… При этом он подумал, что наверняка этот акт начался во сне — с кем, теперь уже неизвестно, но вот же — хорошо иметь рядом с собой такую тётку… чтобы так вот закончить начатый во сне акт, для этого, может быть, стоит даже когда-нибудь жениться, наверно, только для этого люди как раз и женятся…

Да, всё более резко двигаясь в Коме, Паша, прежде чем перестать думать совсем, невольно вспомнил, как ему когда-то не дала одна… звезда района, но… так раззадорила при этом, что он… со стоящим органом… добрался до квартиры другой знакомой — пересёк при этом весь микрорайон по диагонали… и вот что за странное чувство было у него тогда, когда он кончил… в другой вершине квадрата — это уже была не ветрянка какая-нибудь, а чуть ли не начало дезинтеграции…

Сейчас же всё было настолько уютно, удобно — начал с одной во сне, кончил с другой наяву, но на том же самом месте…

«Это и есть гармония», — то ли подумал, то ли прошептал Паша и вышел из неё, после чего Кома сказала: «А поговорить?» — от чего Паша рассмеялся, чувствуя себя при этом уже совершенно счастливым человеком.

— Чего смеёшься, — произнесла она тем же делано ворчливым и немного хрипловатым спросонья голоском.

— Ну, ты смешно сказала.

— А. Опять изнасиловали… Везёт Марье Иванне… Нет, но правда… Я забыла тебя спросить — я хотела ещё по дороге, потом решила, что лучше дома, налью тебе чайку или чего покрепче и спрошу… но ты мне не дал, — Кома зажгла торшер и даже нашарила, не глядя, на тумбочке свои очки. — Что случилось, Паша? В метро, когда я тебя встретила, на тебе лица не было.

— Да ну, лицо… это такое дело, — сказал он, — десятое. Да ничего. Это просто внутреннее было, как бы сказать… — Он замолчал, подумал и сказал: — Слушай, ты же на самом деле хочешь спать дальше. Спи, а? Ну всё, спросила, я оценил. А то как начну отвечать, ты не рада будешь — такая покатится телега…

— Скажи-скажи, — потребовала она.

И действительно вскоре снова заснула, и часть слов Паша проговорил в пустоту, но что-то она вроде успела услышать и даже как будто понять… где-то там — посреди сцены, в которой его старшие друзья заспорили с винтовками в руках, стоя у камина, о том, как поступить с каким-то новым для их городка рэкетом… а потом как-то плавно их спор перешёл от феномена отморозков к разговору о главном, философскому, по сути, разговору, очень эмоциональному, с толканием друг друга в грудь — да так, что один при этом чуть не залетел в камин, искры… Кома устало сказала, послушав немного:

— Мне кажется, мой мальчик цитирует Фёдора Михалыча Достоевского… что мило, конечно, для разговоров в постели… вот только не могу вспомнить, откуда это именно, я не так что вот прям «среди ночи меня разбуди»…

— Да нет, — сказал он, — скорее Шекспира… Потому что ключевая во всём этом — фраза, которую как-то сказал мне Котов и которая до сих пор меня догоняет ab und zu [7]… Из-за неё я всё это и вспомнил, прости…

— Ничего, только не мешай языки, — заметила она, — я сама иногда… но это дурной тон…

— Прости, я знаю, просто иногда трудно удержаться, так смешно звучит и в то же время… это пройдёт, я же только учусь…

— Но ты отвлёкся…

— Очень трудно быть, — говорил Котов, — если узнал, что можно не быть.

— Да уж…

— Как ты думаешь, а мы вообще-то… А может, нас и вправду… просто нет, а, Кома? Нет, и всё?

— Это, — сказала она, — неправда. Мы есть. Мы есть, Паша. Мы. Есть. Мы есть… — повторяла она всё тише и тише…

Потом он долго лежал без сна и думал о том, как сюда попал, вспоминал запертую кухню и такой же металлический бассейн… и все эти свои… «метания между наковальней и будуаром»… ну да, барыньки… и до этого — очертания собственной тени, скользящей по серому дну… и трёх «предсказательниц» в розовых шапочках, которых недавно видел в круглом пуле, где были джакузи и голубой водоворот, касательными к которому лежали три спящие, совершенно неподвижные, с закрытыми глазами, девицы… и он, сколько ни порывался, так и не решился ни с одной заговорить…