Половина неба - Станислав Львовский Страница 10

«По сообщениям независимых источников в Москве сегодня, 13 декабря 1983 года на своей даче застрелился бывший министр внутренних дел Н. А. Щёлоков. Несмотря на то, что официальные источники не подтверждают факта самоубийства, можно с достаточной уверенностью утверждать…», — голос, и так едва слышный, уплывает, сквозь неплотно задёрнутые шторы я вижу кусочек дома напротив, там котором живёт Оля. Шум, песок, плывущие голоса — я очень любил всё это, — потому что они вызывали ощущение, скорее даже знание, что где-то рядом, за дверью находится огромный, совершенно неизвестный мир, волшебный — то же знание мальчики тридцатых годов получали из романов Фенимора Купера и Майн Рида, единственных, наверное, так и не прочтённых мной американских классиков. Голос возобновился, чуть тише: «Семьей Щелокова было взято в МВД СССР без оплаты 62 импортные хрустальные люстры стоимостью свыше 50 тыс. руб., видео- и магнитофонные кассеты на сумму более 20 тыс. руб. В ноябре 1980 года Щелокову в связи с его 70-летием Ю. М. Чурбанов вручил в качестве подарка от МВД СССР золотые карманные часы с золотой цепью.». Стоимость часов потонула в однообразном, напоминавшем полицейскую сирену вое глушилки. Отец выключил приёмник.

— Довели мужика, — сказала мать, — это что же нужно с человеком сделать, чтобы он в 74 года застрелился?

— Они все одинаковые, — голос отца был едва слышен, — руки по локоть в крови.

— Ой только, пожалуйста, не начинай это всё при мне.

— Что я не начинай? Тебе 56-м было сколько, семь, восемь? А я соображал уже. А ты ещё ничего не соображала.

— Тише, тише, Марик спит. И что я не соображала, что ты соображал?? Сообразительный.

— Что-что! Что этот твой любитель дисциплины танками венгерскую революцию давил. Где это ещё возможно?? Председатель КГБ во главе государства! Рейды по кинотеатрам! Наведение элементарного порядка! Довели мужика! Да я бы из всех сам так довёл!

— Тише, тише ты.

— Что тише? Они убийцы, у них у всех руки по локоть в крови.

— Ладно, ладно, хорошо. Все убийцы, один ты хороший. А когда я тебе говорила: «Сенечка, поедем, Сенечка, поедем, Сенечка, поедем, Сенечка, — ты мне говорил что?? Ты мне говорил: Лена, я тут до сорока лет дожил и до конца доживу. Вот и живи со своими убийцами — но молчи уже! Андропов, Андропов. Ты не об Андропове думай, ты о семье своей думай. Ты обо мне думай, что я в одиннадцать часов вечера под твои вопли посуду мою. Ты про то думай, чем твой сын в ванной занимается.

— Что занимается? Чем занимается?

— А тем и занимается!

Скрипнула дверь, ведущая на кухню, голоса превратились в неразборчивое бормотание. Я лежал под душным одеялом, чувствуя, как краснею в темноте, как начинают гореть уши и веки и скручивает живот. Самое интересное, что я ничего особенного не делал в ванной, я всё делал в постели. Но это было неважно, потому что так или иначе, пусть случайно, меня вывели на чистую воду. «В ванной» — даже хуже. Это означало, не то, что меня поймали, а что по мне видно. Недаром Антон перечислял мне признаки онаниста — сейчас уже не помню, что там было, но кажется, красные глаза и дрожащие руки. Кроме того, через год мне предстояло ослепнуть. Следующим вечером в доме появилась принесённая отцом книга по анатомии, — а в пятницу неизвестно куда исчезла. Года через два он вернёт её мне со словами о том, что он-то был не против, но вот, мама испугалась, что сын случайно узнает, как появляются дети. Ну он и узнал случайно, а уж к тринадцати годам представлял себе процесс в куда больших подробностях, чем те, что присутствовали в целомудренной анатомической книге. Там зато объяснялось значение того антошиного позорного слова, — неправильно, как я потом узнал. Библейский пастух практиковал не мастурбацию, а coitus interruptus, сравнительно безобидный даже по строгим меркам морального кодекса строителя коммунизма.

А вот про Венгрию мне рассказала в 93-м моя однокурсница, Хайнелка. Я пришёл к ней вечером 4 октября, прошатавшись весь день по загромождённой баррикадами Москве, укуренный в ноль, и, размахивая руками, рассказывал ей про то, с каким невероятным, фантастическим звуком осыпались стёкла Белого Дома, когда по нему дали первый танковый залп, о том, как со вспышкой бил гранатомёт с крыши, об окриках «Руки за голову, бегом сюда», о том, что танк расстрелял толпу, в которой я стоял, через полчаса после того, как мне наскучило и я решил переместиться поближе к месту событий, о том, что после хорошего косяка город выглядит огромной съёмочной площадкой, скифским военным лагерем.

Она слушала меня не прерывая, а я не замечал, что она стискивает руки и смотрит мимо меня и молчит, молчит, а когда её прорвало, на меня обрушился получасовой монолог о её отце, о заводе в Мишкольце, о тысячной толпе на площади Кошута и о том, как этих сволочей выволакивали прямо из райкомов и вешали, вешали, в расстреливали на месте, а потом они, вы, вы, вы, ваш Андропов, выродок, людоед, пусть его заживо жрут черви в аду, пусть он горит, они оба, он и Кадар. И Даллес, Даллес, не забыть Даллеса: «С точки зрения международного права и соглашений, я не думаю, что кто-нибудь может заявить, что ввод советских войск является нарушением договора…», Америка сдала их за невмешательство Союза в Шестидневную войну, сдала всех, не пошевелила пальцем. И мне нечего было ей сказать, на языке вертелось только «Гусев», но что Гусев, один праведник против такой ненависти. Она разрыдалась, я пересел к ней поближе, на неудобную кровать, в окне отражалась настольная лампа с зелёным абажуром, я обнял её, она постепенно успокоилась, до трех утра шептала, кричала, мяукала венгерские и английские слова, а в три выгнала, чтобы ни разу не заговорить со мной в следующие два года. В следующие десять лет. Я хочу думать, что она всё забыла, что она счастлива.