Бегуны - Ольга Токарчук Страница 10

Возвращение на остров происходит совершенно иначе, чем днем. Сначала становятся видны искрящиеся огни, которые постепенно расступаются, образуя ряды. В опускающейся тьме они растут, разделяются, обнаруживая различия: одни оказываются огнями пришвартованных на набережной яхт, другие — освещенными окнами домов, третьи — неоновыми вывесками, четвертые — подвижными автомобильными фарами. Безопасная картина одомашненного мира.

Наконец Бранко глушит мотор, и катер пристает к берегу. По днищу вдруг скребут камни — они приплыли на маленький городской пляж, у самого отеля, далеко от пристани. Теперь Куницкий догадывается почему. У причала, почти на пляже, стоит полицейская машина, двое мужчин в белых рубашках явно поджидают их.

— Видимо, хотят с тобой поговорить, — говорит Бранко и бросает якорь. Куницкий вдруг чувствует дурноту, он боится того, что может услышать. Вдруг они нашли тела. Вот что его пугает. На подгибающихся ногах он подходит к полицейским.

Слава Богу, это простая формальность. Нет, ничего нового полиция не выяснила. Однако все затянулось, дело, похоже, серьезнее, чем они думали поначалу. Куницкого все по тому же, единственному на острове шоссе везут в Вис, в отделение полиции. Уже совсем темно, но полицейские, видимо, хорошо знают дорогу, потому что на поворотах даже не сбавляют скорость. Проносятся мимо того места.

В отделении Куницкого ждут новые лица. Переводчик, высокий красивый мужчина, польским владеющий, мягко говоря, не слишком хорошо, — его специально привезли из Сплита — и офицер. Они как-то равнодушно задают обычные вопросы, и Куницкий понимает, что стал одним из подозреваемых.

Полицейская машина подвозит его к самому пансиону. Куницкий делает вид, что собирается войти. Однако он только притворяется. Стоя в темном коридорчике, ждет, пока они отъедут, пока стихнет шум мотора, и снова выходит на улицу. Идет к самому большому скоплению огней, к приморскому бульвару, где сосредоточены все кафе и рестораны. Пятница, но уже поздно, час ночи, а то и два, народу мало. Среди редких посетителей Куницкий взглядом ищет Бранко, но не находит — нигде не видно футболки с изображением ракушки. Какие-то итальянцы, многочисленное семейство, уже заканчивающее трапезу, пожилая пара — потягивая через соломинку какой-то напиток, супруги рассматривают шумную итальянскую компанию. Две блондинки, погруженные в беседу, доверительно склонившиеся друг к другу. Местные, рыбаки, еще одна пара. Как хорошо, что никто не обращает на него внимания… Куницкий идет по краю тени, у самой набережной, ощущая запах рыбы и теплое, соленое дуновение морского ветра. Ему хочется свернуть в одну из улочек, поднимающихся в гору, к дому Бранко, но он не смеет — жители небось уже все спят. Поэтому он присаживается за крайний столик. Официант его игнорирует.

Куницкий рассматривает мужчин, устраивающихся за соседним столиком. Их пятеро, приходится поставить еще один стул. Прежде чем подойдет официант, прежде чем будут заказаны коктейли, они уже связаны невидимыми ниточками.

Разного возраста, двое — с густой бородой, но все различия моментально тают в том кругу, который невольно образует эта компания. Мужчины разговаривают, но дело не в словах — такое ощущение, будто они собираются петь хором, пробуют голоса. Пространство внутри круга заполняется смехом — анекдоты, даже всем известные, не раздражают, а веселят. Басистый смех вибрирует, окутывает все вокруг и заставляет умолкнуть сидящих за соседним столиком немолодых женщин — вид у них вдруг становится испуганным. Смех привлекает любопытные взгляды.

Они подготавливают публику. Появление официанта — увертюра, а сам молодой парень с коктейлями на подносе невольно оказывается в роли конферансье. При виде его мужчины оживляются, поднимается чья-то рука, указывает место — вот сюда, мол. Мгновение тишины — и вот уже стеклянные края плывут по направлению к губам. Кто-то, самый нетерпеливый, не удержавшись, прикрывает глаза, совсем как в костеле, когда ксендз торжественно кладет белую облатку на высунутый язык. Мир готов перевернуться вверх тормашками, только кажется, что пол под ногами, а потолок — над головой, тело уже не принадлежит безраздельно хозяину, оно — часть живой цепи, часть живого круга. Вот стаканы движутся к губам, сам момент опорожнения почти незаметен, оно совершается с мимолетной сосредоточенностью, с минутной серьезностью. Теперь уже стаканы будут удерживать мужчин в состоянии равновесия. Сидящие за столиком тела начнут колыхаться, макушки станут описывать в воздухе круги, сперва поменьше, потом побольше. Они будут пересекаться, вычерчивая все новые окружности. В конце концов взметнутся вверх руки: сперва опробуют свою силу в воздухе, с помощью вторящих словам жестов, потом поплывут навстречу рукам приятелей, их плечам и спинам, похлопывая и поддерживая. Почти любовные прикосновения. В братании рук и спин — ни грана беспардонности, оно подобно танцу.

Куницкий смотрит на них с завистью. Ему бы хотелось выйти из тени и присоединиться к этой компании. Такого рода энергия ему чужда. Куницкому ближе север, где мужские сообщества носят более сдержанный характер. Но на юге, где солнце и вино заставляют тела обнажаться быстрее и бесстыднее, этот танец выглядит совершенно естественным. Спустя час первое тело обмякает и прислоняется к спинке стула.

Ночной бриз теплой лапой шлепает Куницкого по спине, подталкивает к столикам, точно уговаривая: «Ну иди же, иди». Ему хочется пойти с этой компанией — куда-нибудь, куда угодно. Если бы они взяли его с собой…

По неосвещенной стороне набережной, стараясь не выходить за границу тьмы, он возвращается к пансиону. Прежде чем подняться по узкой и душной лестнице, набирает полные легкие воздуха и мгновение стоит неподвижно. Затем поднимается, нащупывая в темноте ступеньки, и сразу, не раздеваясь, падает на кровать — на живот, раскинув руки, словно кто-то выстрелил ему в спину, а он, прежде чем умереть, еще секунду рассматривал сразившую его пулю.

Через несколько часов — два или три (на улице еще темно) — он встает, ощупью спускается вниз, садится в машину. Тявкает сигнализация, соскучившийся автомобиль понимающе подмигивает. Куницкий вынимает вещи — все до одной. Втаскивает по лестнице чемоданы, бросает на пол, в кухне и в комнате. Два чемодана и множество узелков, сумок, корзинок, в том числе с едой, приготовленной в дорогу, комплект ласт в пластиковом футляре, маски, зонтик, пляжные коврики и ящик с купленными на острове винами и айваром — той пастой из паприки, которая так им понравилась, и еще банки с оливками. Повсюду зажигает свет и сидит посреди этого хаоса. Потом берет сумку жены и осторожно вытряхивает содержимое на кухонный стол. Усаживается и рассматривает жалкую кучку, словно играет в бирюльки и теперь должен вытянуть одну, не задев остальные. Поколебавшись мгновение, он берет помаду и откручивает крышечку. Помада темно-красная, почти новая. Ягода редко ею пользовалась. Куницкий подносит ее к носу. Пахнет приятно, трудно сказать чем. Осмелев, он по очереди берет каждую вещь в руки и откладывает в сторону. Паспорт — старый, в синей обложке, на фотографии жена значительно моложе, с длинными распущенными волосами, с челкой. Подпись на последней странице размыта — пограничники вечно придираются. Черный блокнот, с застежкой-резинкой. Куницкий открывает его, перелистывает — какие-то заметки, фасон жакета, колонка цифр, визитка бистро в Полянице, на последней страничке номер телефона, прядка темных волос, даже не прядка, а просто несколько десятков отдельных волосков. Куницкий откладывает их в сторону. Позже посмотрит внимательнее. Косметичка из экзотической индийской ткани, внутри нее темно-зеленый карандаш, пудреница (почти пустая), зеленая тушь для ресниц в завинчивающемся тюбике, пластмассовая точилка, блеск для губ, пинцет и разорванная, почерневшая серебряная цепочка. Еще он обнаруживает билет в музей в Трогире, на обороте что-то написано — какое-то незнакомое слово, Куницкий подносит бумажку к глазам и с трудом разбирает: καιρός… видимо, это читается «К-А-И-Р-О-С», но он не уверен, ему это ничего не говорит. На дне косметички полно песку.